Ирина Мамаева - С дебильным лицом

С утра, расставшись с Андреем после жаркой ночи, после удивительной неожиданной близости, Татьяна летала по коридорам офиса, и все мужчины говорили ей комплименты.

Андрей был прав: каждое мгновение своей жизни Татьяне мучительно хотелось прижаться к нему, заключить его в объятья, уткнуться в него носом, спрятаться. Ночами она просыпалась и смотрела на него, и такой он был красивый — ей казалось, она хотела бы вот так лежать и смотреть на него всю свою жизнь, и эта жизнь не была бы прожитой впустую.

В школе Татьяна завидовала женам декабристов. Ей хотелось этой судьбы: бросить все — богатство, балы, наряды — и отправиться за любимым на край света: в Сибирь, в мороз, в нищету. Ехать туда на худой бричке, запряженной тощими лошадьми, с парой сундуков добра, с замерзшими ногами, с пустой головой, в страхе, доверчиво, прижимаясь к любимому, теплому, такому знакомому плечу…

На первом курсе она писала письмо пятикурснику Гаврилову, лидеру университетской рок-группы, снившемуся в мучительных, жарких снах всей женской части пяти факультетов, учившейся в главном корпусе. “Я Вам пишу, чего же боле? Что я могу еще сказать?…” “Каплю жалости” к ее “несчастной доле” он не хранил, поэтому тут же завлек ее в чью-то квартиру, а после, без малейших зазрений совести, оставил.

Когда через пару месяцев его поймали с пакетом марихуаны и посадили в СИЗО, Танечка побежала под окна кричать ему какие-то важные слова. И обнаружила под этими самыми окнами всю женскую часть пяти факультетов в полном составе. Это, наверное, был шанс отрезвиться, вытереть розовые сопли и впервые поглядеть на мир осмысленно, но она его прозевала. Злобно поджав губки, искоса окинув взглядом соперниц, она гордо подняла головку и отправилась восвояси. И, обиженная, писем Гаврилову в колонию не писала.

Михайлов свергнуть существующий строй не мечтал и рок-музыкой не увлекался, но подвернулся ей как нельзя во время. Танечка уже окончила университет, устроилась на работу и получила в наследство от бабушки скромную однокомнатную квартирку. Таким образом, одна часть заложенного в нее добрыми родителями жизненного сценария — образование, работа, налаженный быт — была отыграна, пора было переходить к следующей серии.

И тут, собственно, явился Михайлов. В меру красив, в меру умен, в меру разговорчив. Каждый встретившийся с ним впервые тут же начинал подозревать, что видел его раньше, столь привычна и уместна в любых обстоятельствах была его внешность. На женщин он производил впечатление человека, которому можно довериться. С ним было спокойно. Но ведь и сама Танечка считала себя ничем не примечательной, “как сто тысяч других в России”?..

Впрочем, и на это бы не клюнула она, пришедшая уже к своим двадцати трем годам к выводу, что “все мужчины — сволочи”, если бы не еще одно обстоятельство: к моменту встречи с ней Михайлов Алексей Павлович почему-то оказался брошен женой и безутешен. Брошен и безутешен — а потому его артистичная (читай — истеричная) натура выказала себя во всей красе. В первую очередь — с друзьями. Друзья пару раз молча налили ему водки, а потом почему-то оставили страдать в одиночестве. Неудовлетворенный, Алексей Павлович решил наверстать на работе: женский коллектив, конечно, синхронно с ним закатил глазки, но начальство почему-то не оценило, и маячившая до того должность уплыла к другому. Странно было, если бы они не встретились.

Танечка со своим филологическим образованием, скромной должностью секретаря и квартиркой с ситцевыми занавесочками вдруг почувствовала себя постыдно успешной, сильной и смелой, и рьяно бросилась спасать Алексея Павловича, быстро, впрочем, превратившегося в Алешеньку. Тем более что тот поступил благородно: ушел от жены — как и подобает настоящему мужчине — с одной зубной щеткой. Так, с единственным предметом личной гигиены, он и пришел к Танечке буквально на следующий же день знакомства. Озаботив новую подругу покупкой всего прочего, без чего человеку обойтись невозможно, начиная с трусов и заканчивая вторым компьютером в кредит.

А спасать никого нельзя. Можно, разве что, помочь немного, и то при условии, что человек сам прилагает хоть какие-то усилия для собственного спасения. Лариска, кстати, всегда в таких случаях цитировала девиз первого конгресса российской благотворительности: “Лучшая помощь — помочь человеку не нуждаться в помощи”. Танечка, к сожалению, была не столь мудра, чтобы дойти до того же, и слишком самолюбива, чтобы прислушаться к совету.