Юрий Гальперин - Мост через Лету

— Угощаю сегодня.

Лешаков смутился. Затоптался, замекал.

— Местов в зале нет, видишь сам. Неси кружки сюда, а я рыбку пока очищу, — имеется пара штук.

Лешаков послушно встал в очередь к стойке за пивом. Двое чернявых, сухих и по виду непьющих, молодых мужиков легко мелькали руками, наполняли пеной пузатые кружки — пивом едва наполовину. В очереди жадно следили, но не роптали.

— Пиво кончается. Иначе другим не хватит, — объяснил один Лешакову, заметив пристальный взгляд и галстук на белой рубашке. Но пива долил.

С полными кружками в обеих руках инженер повернул к выходу. Вокруг мелькали длинноногие, приблудные негры в военных ушанках, пели студенты беспокойные песни за длинным столом, матом ругались матросы у стены.

— Дай отхлебнуть? — юрко вывернулся из-под руки мужичонка с воспаленными глазами и вобловым хвостиком в руке.

— Приходи, оставлю, — мрачно срубил Лешаков. Он оглянулся у занавески, мужичонка приставал к другому.

Дядя Ваня аккуратно раскладывал рыбку на дощатом ящике, застеленном свежей газетой «Труд». Он вскочил навстречу, осторожно помог поставить кружки. Лешаков примостился на сломанном стуле.

— Что ж, будем здоровы!

О стекло входной двери, там, на холоде ветра, завистливо сплющились носы.

— Разбавляют, — промычал дядя Ваня, отхлебнув для порядка и принимаясь за вяленого подлещика.

— Не похоже, — возразил Лешаков, — нормальное пиво.

— Пиво! — вскричал дядя Ваня, словно уколол рыбной косточкой палец. — Пил ли ты настоящее пиво?

— Ну, — обиделся инженер. — Пиво как пиво. Наговоришь, и пить не захочется.

— Ничего, выпьешь, — утешил швейцар. — Нынешний человек, он все съест и все выпьет… Ты какого же года?

— Сорок девятого. А что?

— Вот и то, что откуда вам знать настоящий продукт, ежели вы от рождения невесть чем питаетесь: колбаса из отбросов, масло из керосина, молоко из порошка, а в сметане кефир. Откуда вам знать, что пиво не из мочи?

Лешаков поперхнулся и закашлялся, пиво свое расплескал, по новой едва не забрызгав костюм. Швейцар уловил его кружку, поставил на ящик и гулко двинул по спине кулаком — Лешаков аж прогнулся. Но кашель прошел. Инженер перевел дух облегченно.

— Чувствительные, — пробурчал дядя Ваня, — а не чуете ни хрена.

— Как же: чувствительные, а не чуем — неувязочка, — попробовал шутить Лешаков, откашлявшись снова. — Что это ты сегодня злобный?

— А то злобный, что не мирюсь, — сказал дядя Ваня и хмуро покраснел. — Обижают народ.

— Обижают?

Лешаков удивился и чуть испугался, смутно вспомнив. Обиды он в душе не таил. Абсурд происшедшего — пусть сквозила в том несправедливость, — с одной стороны, он представлялся оправданным: государство защищает себя. С другой стороны, с ним, с Лешаковым, вышла нескладица: не доглядели, не разобрались — машина неуклюже повернулась и раздавила его. Инженер оказался раздавлен, но не обижен. С некоторым да же стыдом он сделал открытие, что обиды не таит.

— Ладно, — рассудил швейцар и отмахнулся, — пей, что дают.

— Думаешь, не понять мне, за слабоумного считаешь?

— А откуда понятие-то возьмется, если воспитали вас: плюй в глаза, все Божья роса.

Лешаков помрачнел и внимательно рассмотрел швейцара, но в маленьких глазках его не нашел ничего, кроме отраженной лампочки. Смутные чувства и пиво, пусть разбавленное, ударило в голову. Ему сделалось смешно. Он смеялся над собой, ощущая себя как бы персонажем из анекдота. И оттого, что сам себе стал смешон, нелепая обида, как в детстве, прихлынула к глазам.

— Не уважаешь? — сглотнул Лешаков.

— Дурашка, — растрогался дядя Ваня, не искавший успеха словам. — Я ведь любя. А уважать тебя не за что.

— Ну, так… Ну, так и… — скривил было рот инженер, собираясь послать дядю Ваню с любовью, но в тот момент из-за занавесочки возник красноглазый мужик с заросшими щетиной щеками. Воблы хвост он догрыз и голый рыбий костяк забыто сжимал в руке.

— Тебе чего, Яков? — строго спросил швейцар. — Мельтешишь тут, порядка не соблюдаешь.

— А оставить? — заикнулся мужик с робкой наглостью.

— Что-о? — засопел дядя Ваня. — Да ты…

— Обещал, он обещал, — засуетился проситель, тыкая рыбным пальцем в поплиновый живот инженера.

Лешаков благородно протянул кружку с остатками пива. Разбавон, да еще после слов о моче, вкус утратил. Погрустнел инженер. Даже захотелось домой. Но дома ждала мерзость запустения и постылая привычность разоблаченной жизни. А здесь что-то продолжалось, текло, не могло никак кончиться. Говорят, на людях и смерть красна. И Лешаков обрадованно уступил свое пиво. Можно сказать, угостил. От чистого сердца.