Юрий Гальперин - Мост через Лету

Конечно, он мог выбрать любой удобный день. Был, казалось, свободен сам определить дату. Противостояние тригонов и бред компьютера на первый взгляд ничего не решали. Но плод созрел. Время настало. Нетерпение влекло его и затягивало. Лешаков не мог отложить. Он не желал выжидать. У него уже не было силы сдерживать себя. Поэтому ему и в голову не пришло повременить. Предложенное число Лешаков принял с радостью. Выбрал свободно, потому что несвободен был отказаться.

Вероника пребывала в Крыму. Она прислала открытку с видом Никитского ботанического сада, с перечислением новых знакомых, намекала на развлечения и выражала надежду, что доктор из дома творчества писателей устроит ей больничный на недельку, чтобы задержаться у моря, — доктор был покладистый и обещал.

Театр, а с ним Валечка и Лиля, отправились в Пермь, на гастроли. Однажды ночью актер позвонил Лешакову по междугородной, перебудил соседей. Подпрыгивая в коридоре босиком, всклокоченный инженер вслушивался в несвязные крики приятеля. Судя по голосу, Валечка был счастлив, но речь производила странное впечатление: слишком многое сразу хотел тот сказать. Скоро их разъединили. Недоумевая, Лешаков вернулся в комнату. Дальше спать не мог. Натянул рубашку и устроился за машинкой. Ни минуты он не тратил впустую.

Фомин запропастился. За книгами не заглянул. Сначала Лешаков беспокоился. Дни и ночи он проводил дома. Но марксист как в воду канул. Даже не звонил. Лешаков тоже не звонил. И, к стыду своему, увлекся, забыл о друге. А литературу за ненадобностью убрал на шкаф.

Грозы отгремели и прошли. Снова наступила жара. В комнате нечем было дышать. Густо стояло облако смрада над стареньким паяльником. Сладко пахло канифолью. Вентилятор хлопотал над столом, бесполезно молотил лопастями, неспособный вытолкнуть застоявшееся облако в раскрытое окно.

Ночами Лешаков писал на машинке. В шесть экземпляров печатал бесконечную формулу. «…НИКОМУ, НИКОГДА, НИ ЗА ЧТО…» Это занятие превратилось для него в медитацию.

Седьмого сентября, в семь часов, бормотал он и усмехался созвучному совпадению слов и чисел. Было смешно, но пугала кабала этих знаков. А однажды он даже открыл третий том «Войны и мира», единственную книгу Льва Толстого в доме, и потратил битый час, отыскивая место, где Пьер Безухов взволнованно изобретает себе предназначение «положить предел власти Зверя», подтасовывая данные наперекор французской грамматике. «Русский Безухов… L‘Russe Besuhof…» Отчего вдруг французская грамматика в русской судьбе, несогласно качал головой инженер — было неловко ему не то за Пьера, не то за графа, словно бы передернули карты. Подтасовка судьбы, так понимал Лешаков. А седьмое сентября?.. Перед Лешаковым стоял некто непредставимый, никакой не Зверь, но тоже чудище обло.

В семь часов, седьмого…

Он посмеивался, понимал: чего не случается, каких только совпадений не бывает. Он не верил машине, звездам, таблицам. «…НИ ВО ЧТО, НИКОМУ, НИКОГДА…» Но по мере приближения срока семерка росла. Она достигала исполинских размеров. Тенью затмевала будущее. Собственно, дальше — за семеркой — ничего не стояло. Она-то и сделалась для Лешакова тем единственным, что уже не таилось, а в открытую поджидало там, впереди.

Август — тяжелый, смарагдовый — кончался. Вечера наступали скорее. Вечерами Лешаков пораньше зажигал в комнате свет. В город возвращались отдохнувшие дети. Голоса их звонко раздавались во дворе, долетали с бульвара. Уже сухие листья попадались, как опалины, на вытоптанном ковре газона, хотя деревья шевелили еще темными кронами. Ветерок приобрел пронизывающий, ледяной оттенок. И вода в Неве потемнела, напряглась и катила гладкие, как расплав, волны к морю, подымаясь в гранитных берегах.

Инженер заканчивал сборку системы. Дело двигалось споро. Он сдерживал себя: избегал спешки. Проверял по многу раз, старался сработать наверняка. Ошибиться он не имел права. Слишком это было бы страшно.

Лешаков не допускал мысли об осечке. Если в работе возникали новые идеи, приходили свежие мысли, инженер выбирал с осторожностью. От некоторых заманчивых задумок и вовсе отказался — не осталось времени проверять.

Первого сентября город заполнили дети с цветами. Мальчики в форме, в круглых великоватых фуражках, девочки в белых крылатых передниках — робкие первоклассники. Обнимались — соскучились друг по другу за лето — выпускники. Инженер вышел с ними на улицу. Целое утро он бродил по бульвару, по набережным, встревоженный чужой радостью, затронутый странной забытой болью, и не мог понять, что происходит с ним, отчего вдруг так хорошо и так больно. Невдомек было ему, что это он прощается и что чувство расставания особенно сильно, когда расстаешься всерьез.