Юрий Гальперин - Мост через Лету

«Пьяница, дурачок! Ни о чем не беспокойся. Врач будет. На работу позвоним. Зайду вечером. Ника».

Письмо он пихнул под подушку и устало устроил голову, чтобы не давил узелок повязки, наложенной неумело. Он хотел спать, но не смог заснуть по-настоящему. Дремал с открытыми глазами.

Солнце скрылось. Небо за окном подернулось светло-серой дымкой, тяжело набухло, потемнело. Капли по карнизу застучали отчетливее. Стук отдавался болью в разбитой голове. Так же, но острее отдавался в напряженной тишине стук шагов на асфальте, когда к нему бежали. Он припомнил добрые руки, много рук, запах духов и тонкий платок в крови. Последовательность Лешаков восстановить был не в силах. Путался порядок событий. Сюжет обрывался… Он сидел на тротуаре напротив «Астории», твердил, что дом рядом, он и сам дойдет, не надо провожать, не стоит беспокоиться. Ему было неловко, честное слово. Уговоры стали вдруг нестерпимы, он поднялся с панели, встал и направился почему-то через дорогу к гостинице, шмыгал ногами по мокрому асфальту. Рядом гудела поливочная машина. Он оглянулся. Темный ряд деревьев накренился, вверх полетели огни отеля. За спиной коротко взвизгнули колеса.

— В шоке он, оставьте, — объяснял Фомин лейтенанту милиции, предъявлял документы. — Не извольте беспокоиться, мы позаботимся. Все будет в ажуре.

— Я дойду… — твердил инженер. — Тут недалеко. Посижу чуть и…

Лешакова не слушали, заталкивали в «москвич». Муж Вероники заботливо подложил пиджак под разбитую голову.

— Осторожно, — сказала она, — не испачкайте обивку. Сколько раз собиралась на сидения чехлы сшить.

— Откуда ты знаешь, где он живет? — поинтересовался внимательный муж.

— Господи, мы же одноклассники, — вздохнула Вероника. — Поезжай скорее.

Что происходило дома, кто перевязывал, где добыли бинты, как оказался в постели, Лешаков толком не помнил. Чувствовал, Вероника рядом, и оставался спокоен и тих, доверчивый Лешаков.

Куда делись друзья-выпивохи, он не представлял. Должно быть, смылись от греха подальше. Лешаков помнил лишь, как актер порывался прорваться на клумбу, где в цветах покоилась Библия. Его не пускали. Номенклатурный работник отговаривал:

— Стыдись, религия опиум…

— Так ведь сто рублей, — не соглашался актер, — иллюстрации Доре.

Впрочем, голос Фомина появлялся опять, позднее.

Долго думать Лешаков не мог. Он не в состоянии был сосредоточиться. Но стук капель — непрерывный, упорный, долбящий, — притягивал, собирал внимание.

Удар вроде бы и слабый, никаких следов произведенной работы, полное отсутствие видимых следов, думал инженер. Но тут скрыт напор природы, стихии: капля по капле камень долбит. Точит. Подмывает. Все снесет, разрушит до основанья. А зачем?

Шум ливня за окном заглушал звон падения отдельных капель. Плеск сливался в непроницаемый шелест струй. Но когда дождь ослабевал, стук становился отчетливее. И головная боль в затылке, в висках пульсировала от каждого удара, усиливалась, — она казалась ему болью медленно, неостановимо раскалываемого камня.

Временами Лешаков забывался, но упорная дума, растянутая дождем и ноющей болью в темени, нескончаемая, как сама эта боль, странно направленная, словно бы подтолкнул образ мыслей инженера тупой удар Библией, — несуразная, дикая дума мерцала пунктиром в сумерках воспаленного рассудка, иногда ярко высвечивая тайные его закоулки. И в моменты нечаянного прояснения Лешаков отчетливо сознавал, что он капля, что был он предназначен, по-видимому, испытать долю капли. Все вынести, все пережить и стать, несмотря ни на что, каплей — той, которая камень долбит и однажды переполнит чашу терпеливого мира.

К примеру, актер или этот, номенклатурный работник, — рассуждал Лешаков, — чего мы хотим? Куда ломимся? Спорим, хрипим, а давно уже все решено. Тривиальная участь — мы капли. Обыкновенные капли. Спелые, переполненные. Мы предназначены : однажды сорвемся — каждый сам по себе и все вместе в потоке…

Многократно Лешакову внушали, что он гайка, всего лишь деталь большой и сложной машины. Твердили, что он безликий камень в стене на строительстве вавилонской башни будущего, удобный, прочный, унифицированный материал. От него ожидали, что он станет звеном в многомиллионной цепи. В цепях, приготовленных, чтобы сковать всех едино и неделимо. Но сковывать Лешаков не желал. Он проявлял стремление к диссоциации, обнаруживал тенденцию к разложению, к разрушению: цепи сорвать, стены разрушить, плотину проточить, запруду размыть.