Юрий Гальперин - Мост через Лету

Он волновался так сильно перед вторым актом, что вынужден был пропускать несколько глотков коньяка из фляги, которая висела на поясе старого партизана. В театре знали об этом. Знал и режиссер, но смотрел на нарушение сквозь пальцы — победителя, мол, не судят. Лиле Сорокиной попустительство такое не нравилось. В новой привычке Валечки укреплять дух алкоголем она видела профессиональное малодушие. Ей больно сделалось смотреть на его судорожные потуги, напряженные усилия, старания удержаться на неожиданно достигнутом уровне любой ценой. Неприятно быть свидетелем, когда человек из кожи вон лезет. Нахальная уверенность на ее счет, вдруг зародившаяся в актере, и вовсе удручала Лилю. Победительность не содержит для серьезного человека истинного интереса. А слюнявая победительность и вовсе скучна.

Валечка чувствовал себя в фаворе. Он купался в тепле. Ему уже было горячо. Но ничего драматического, никакой угрозы он не чуял, опасности не замечал. Разве только вот Лиля стала задумчивой и сдержанной, а может быть, и прохладной в отношениях. Но актер объяснял это тем, что она его любит и ценит, и бережет его силы: потенция была необходима для сцены. И даже тон ее скучный, иногда раздражительный, его не пугал.

Весной театр отправился на гастроли за границу, в Болгарию.

По питерским понятиям в Софии началось настоящее лето. Зелень вполне вошла в силу. Держалась жара. Люди ходили в рубашках. Но курортный сезон еще не открылся. Население столицы не разъехалось. Доброжелательная публика по вечерам переполняла зал. А партизанская пьеса, исторически не чуждая болгарам, пользовалась особым вниманием.

У Валечки скоро появились приятели среди местных артистов. После спектакля его увозили в гости, на вечеринку: на квартиру или на дачу. Поили и потчевали от души, знакомили с интересными людьми. Знакомили с девушками. Ему нравились молоденькие болгарки, строгие пугливые голенастые горные козочки с ласковыми глазами. Привлекали густые волосы и смуглый бархат кожи. Но с возрастом они плохо сохранялись, что часто среди южанок. Скоропортящийся продукт, рассуждал актер. Зато уважал мужиков: рослых, поджарых, надежных, с открытыми славянскими лицами и турецким жаром спорящих глаз, добрых и приветливых, и дружественных к нему, Валечке. Несколько раз он не вернулся в гостиницу ночевать. Лилю все реже брал с собой на гулянку, а то и вовсе забывал о ней и оставлял в отеле. И не задавался вопросом, чем она занята, предоставленная сама себе.

Однажды директор труппы пригласил Валю в номер. Кроме директора, в комнате на кровати сидел полноватый товарищ из посольства, атташе по культуре.

— Ответственное дело, — сказал директор. Валечка насторожился.

— К нам на спектакль напросилися ГУИ. Валечка икнул от удивления.

— Ге-У-И, понимаешь, аббревиатура такая, — объяснил директор. — Гамбургский университет искусств.

— Кто? — переспросил актер недоверчиво.

— Вообще-то, — уточнил подкованный дипломат, — Гамбург правильно через «х» пишется: Хамбург.

— …?

— Предстоит ответственный спектакль, — продолжал директор. — Репутация у этих господ — хуже нет. Если что, осрамят на высшем уровне. И культурная Европа им поверит.

— Угу, — икнул актер, проникаясь пониманием.

— Вы, товарищ, — сказал атташе, — отнеситесь соответственно. На вас возлагается, так сказать.

Валечка даже ссутулился.

— Ты в Софии хорошо погулял, — закончил беседу директор. — А теперь соберись, поработай над ролью и того… Это самое… Перед вторым актом ни капли. Понятно?

Валечка вышел притихший, серьезный, сосредоточенный, соображая, прикидывая план подготовки к вечернему представлению.

Перед обедом он сходил в сауну. Потом легко закусил и гулял в парке. Повторил роль. Прошел ее до конца. Прочитал монолог перед зеркалом. Встретился с бригадиром рабочих в кулисах, уточнил еще раз с осветителями. Люди были ему рады и охотно помогали. Но, несмотря на то, что все складывалось нормально, к вечеру он начал волноваться.

Перед спектаклем Валя встретил Сорокину в актерском фойе. Она пересмеивалась у рояля с молодым бородатым капельмейстером.

— Что бледный такой? — заметила она.

— Как же, — сказал он, серьезно страдая, — в зале кто будет.

— Кто?

— А ГУИ?

— Ты хлебни для храбрости, — рассмеялась колокольчиком Лиля.

— Не велено.

В первом акте он успокоился. Работа шла ровно, привычно, слаженно, занимала сознание, вытесняла страх. Некогда было бояться. Но в антракте Валечка выпил три чашки крепкого кофе и почувствовал в пальцах дрожь. «Авось, не пианист», — подумал он, но с дрожью не справился. Постоял на голове. Подышал, как рекомендовала йога, но не помогло. И понял, надо ему увидеть Лилю, услышать ее голос, резкий и низкий, получить суровую подначку, как оплеуху, — обычно это успокаивало. Выйти на площадку и сказать монолог так, чтобы… Чтобы… Размышляя, он оказался перед гримуборной Лили Сорокиной и по привычке без стука толкнул дверь.