Юрий Гальперин - Мост через Лету

В мясе довольно белков. Белки способствуют росту объема полушарий мозга. Развивается сообразительность: совершенствуются способы лова, охоты, приготовления пищи. Горячее питание, вот источник эволюции. Человек — царь зверей. Сплошной исторический материализм и спираль.

Львы львов не едят. Тигры тигров — тоже. И медведи медведей. Волки, те разве что подранков, и то зимой, в морозы, в плохую погоду. Но человек — он умней. Он один догадался. Он такою ценой стал собою самим и нарек себя венцом творения. Он царит. Он достиг абсолютных высот. Он останется скоро один на Земле, в рациональном раю. И опять — по спирали — возникнет проблема мясца. Но, экологии пуп, человек управляет природой: на очередном съезде посовещаются и примут решение, ввиду необходимости окончательного преодоления затруднений с проблемами питания и связанной с ней желтой угрозой учредить изготовление консервов под маркой «Великая стена». Решат коллективно, но заготавливать будут по одному. Каждый умирает в одиночку.

Спасение в стаде: спрятаться, затеряться среди подобных, не высовываться, ничего самому не решать, а участвовать вместе со всеми, со всех-то ведь не спросят, всех не перебьют — смотришь, и уцелел.

Слаб человек. Он смертен и помнит об этом, не смеет забыть ни на миг. Он смерти боится, особливо насильственной. Проклятие тяготеет над ним. Висит над душой, словно камень, словно меч, как встарь занесенный над головой нож-рубило. Вечное проклятие. Ночью, днем, во сне, наяву, в бреду болезни, в любви, на пиру, в походе и на отдыхе — ни младенцу, ни старику не отрезветь от страха: сегодня не я, не меня, я со всеми, я — не один. Но завтра?..

Каша крутилась в утомленном мозгу инженера. Холод абстракций вышибал цыганский пот из похудевшего тела. Лешаков осунулся, выглядел нездорово. Нелегкое дело — освобождаться от освободительных идей.

Фигурально выражаясь, инженер стал жертвой на строительстве светлого здания . Еще одной щепкой на вырубке леса. Как и бедолаги из впечатляющих жилищных массивов Гражданки или Купчино, он оказался излишне впечатлительным и основательно впечатленным. Заключения в схему не вынесла душа. Покой смутился. Измученные до крайнего предела чувства истончились. Остро, незащищенно, — он словно бы ток через себя пропустил.

— Первородное проклятие, — твердил Лешаков в озарении, словно бы приоткрылось ему.

В озарении… Но не время и не место пока определять, что случилось с инженером, что на него нашло. Этим займутся попозже.

Озарило — похоже на проговорку с последствиями. Удобный предлог, чтобы отмахнуться: мол, вот где собака зарыта. Да ведь он псих, товарищи, у него депрессивный психоз.

Возможно за свои задвижки инженер именно этот диагноз и схлопочет. Или семь лет. Третьего не дано. Кроме аминазина, голодного мора, всеобщей травли, да непосильной, медленно убивающей работы, носители великих идей за многие тысячи лет не изобрели средств борьбы с озарениями этак погуманнее. Но история свидетельствует, что в руках идеологов все средства хороши. И названные отнюдь не радикальны.

В защиту идеи возразят европейцы: жестокосердие — это в медвежьих углах, русская, так сказать, ментальность. Спорить наивно. Но можно напомнить: чем разумнее организована рациональная сила идеи, тем она радикальнее. Кроме того, довольно найдется корысти, чтобы защищать идеи, оправдывать толпу и стадо. Толпа интеллектуалов — все равно толпа. Оттого и защитников найдется достаточно. Для защиты же Лешакова нужна бескорыстность в чистом виде. Идеи абстрактны, а Лешакову больно.

Лешаков огляделся.

Газоны бурно заросли травой. В аллее трепетала июньская листва, темно-зеленая, тугая. Ее тревожил невский ветерок. Не слышно было детей и не видно старушек. Их вывезли из города на лето, распределили по дачам, пионерским лагерям, богадельням. Пустой бульвар простирался далеко. В самом конце шелестевшего зеленью тоннеля, обнявшись, медленно удалялись моряк и девушка. Не мелькали автомобили. Подпрыгивая на крышках канализационных люков, пронеслось одинокое такси, да посвистывая, плавно укатил без пассажиров троллейбус, вспыхнул голубым боком, скрылся за углом. С реки доносился рокот катерных моторов. Инженеру неуютно сделалось на залитом солнцем тротуаре. Тенистым узким переулком он направился к набережной.

В подворотне по-воскресному небритые ветераны войны подсчитывали винную посуду, бутылки звякали в рюкзаке. Они сбивались и нетерпеливо переругивались. Один поднял седую голову и поклянчил. Лешаков дал двадцать копеек, не задумываясь.