Жан Жубер - Человек среди песков

Итак, волнение охватывает меня, едва я вижу этот рассыпавшийся веером табунок лошадей, эти соломенные крыши, эти почти геральдические деревья с пышными, густыми кронами. И волнение мое все разрастается по мере того, как мы на полной скорости мчимся к Калляжу в двух машинах военного образца с высокой посадкой, выкрашенных в один и тот же дикий ярко-оранжевый цвет; они ожидали нас на аэродроме, и мы втиснулись в них с немалым трудом.

Я всегда полагал, что между человеком и природой существует какая-то тайная связь, понятное дело, прежде всего связь с каким-то определенным пейзажем, к которому он испытывает более или менее явную тягу. Он неизменно ищет в природе некую сопричастность, самораскрытие, слияние с ней, а порою, быть может, смерть. У меня обычно устанавливаются с природой пылкие отношения, часто таящие для меня опасность, и я прекрасно сознаю, что это — позиция поэта. Должен признаться, что в юности я и считал себя поэтом, но столько препятствий вставало на пути этого призвания! Допуская некоторую игру созвучий, я скажу, что стал администратором, подавив в себе литератора. Но в глубине моей души все же продолжает жить поэт, и он все чаще напоминает о себе в последние годы. Известная раздвоенность всегда проистекает из некоторой двойственности натуры.

Итак, я ехал в одной из этих оранжевых машин с высокой посадкой, с жесткими рессорами и плохо прикрепленным брезентовым верхом, под продувным ветром, а рядом со мной оказался как раз Гуру, который с недовольным видом придерживал одной рукой шляпу на голове, а другой — воротник пальто на шее. Взгляд устремлен в одну точку. Нем как рыба. Как видите, соседство отнюдь не настраивало на лирический лад. Но вскоре я перестал обращать на него внимание, всецело покоренный окружающей природой. Миновав сосновые рощицы, где деревья тесно сплелись друг с другом кронами, словно овечье руно, дорога углубилась в заросли шумящего тростника, прорезанные протоками черной воды, у прогнивших причалов стояло несколько лодок. А из глубины болота доносилось щебетание, кулдыканье, воркование бесчисленных невидимых взгляду птиц. Запах срезанного тростника, груды которого валялись по берегам, смешивался с запахом тины. Помню, меня охватило тогда какое-то восторженное и тревожное чувство. Да, именно с этой минуты я стал испытывать некую сопричастность с окружающей меня природой, какой-то до того неодолимый зов, что я, видимо, вздрогнул, потому что Гуру, искоса взглянув на меня, спросил:

— Замерзли?

— Немножко.

— Ну и машины! Надо будет законопатить все эти щели, произнес он и снова погрузился в молчание.

В его глазах, несомненно, пейзаж был ничем не примечателен: просто окраины стройки, где он может в свое удовольствие передвигать людей и машины, как на огромной шахматной доске. И ничего больше. Его взгляд оживлялся, верно, лишь при виде бульдозера или экскаватора. Уж он-то, могу в том поклясться, никогда не грешил стихами!

Между тем проселок вывел нас на большую дорогу, по которой устремились машины, оставляя за собой на обочинах густой шлейф пыли. Внезапно перед нами распахнулся горизонт, из лабиринта тростниковых зарослей мы выбрались на равнину с наносной почвой, где земля и вода, равно неразличимые, оспаривали друг у друга чахлую растительность цвета не то окиси меди, не то винного отстоя, не то спекшейся крови. Все какое-то ядовитое, нереальное. Вдалеке, словно металлическая пластина, поблескивала поверхность лимана, вдоль которого лежал наш дальнейший путь. Шум моторов почти не встревожил маленьких рачков, копошившихся в прибрежном иле.

Наконец мы добрались до полосы дюн, между ними, в лощинах, укрылись низкие узловатые сосны и недавно посаженные тополя, защищенные от морского ветра тростниковыми щитами. Дорога, проложенная по песку, внезапно расширялась, образуя прямо-таки «королевский тракт», но мы с удивлением обнаружили, едва преодолев последний гребень дюн, что она никуда не ведет.

Впрочем, это было не совсем так, ибо она упиралась в тщательно утрамбованную земляную площадку, которую я заметил еще с самолета. Слева от нее — бараки и транспортный парк, все машины выкрашены в такой же оранжевый цвет, как и наши джипы. Справа, в сосновой рощице, кубики домов. А прямо перед нами до самого горизонта простиралась зеркальная гладь моря, врезавшегося в берег небольшим заливом.

Да, действительно, здесь все уже было подготовлено. И на этом плоском, голом месте нам предстояло воздвигнуть Калляж.