Борис Васильев - Глухомань. Отрицание отрицания

И — сослали. Но не по этапу, а в арестантском вагоне.

Дворянская дочь Анастасия Вересковская попала в спираль Отрицания вместе с крестьянским сыном Федором.

А вот нащупать ниточки, идущей от нее к объявленному во всесоюзный розыск особо уполномоченному ЧК Павлу Берестову, никому из следователей так и не пришло в голову.

Пассажирский поезд с арестантским вагоном неторопливо полз по неимоверно длинному хребту российского динозавра, постепенно приближаясь к Колымским лагерям.

Ехали мучительно долго, хотя им выделили отдельное санитарное купе. До места заключения железную дорогу еще не достроили и пришлось трястись на грузовиках по знаменитому Колымскому тракту.

У ворот выгрузились, по команде построились по пятеркам. Из ворот вышел лейтенант, строго оглядел колонну по пять человек, гаркнул неожиданно:

— Медицина — вперед без досмотра!

Настенька и Федор с вещами нерешительно прошли в большой пустынный двор, со всех сторон окруженный деревянными бараками. И остановились в растерянности, не зная, куда идти.

— Медчасть пока убирают, — сказал сержант у входа. — Идите пока в седьмой барак.

На каждом бараке черной краской жирно был выведен номер, и они пошли прямо в него. И остановились, перешагнув порог.

Вдоль всех трех стен барака проходили двухэтажные нары, на которых сидели и лежали заключенные. Центр был отдан в распоряжение парнишек, которые с упоением гоняли тряпичный мяч. Население барака при их появлении на миг примолкло, а потом разразилось единым выдохом:

— Баба!..

И тут же подростки, чувствительно оттолкнув их, бросились к корзине и чемоданам. Однако они не успели ни оттащить их, ни тем более открыть, как откуда-то с нар прогремел внушительный бас:

— Сявки, брысь!.. Медицина в законе. Если кто посмеет их тронуть, кусками в сортире утоплю!

Они продолжали растерянно стоять у входа под пристальными взглядами заключенных. Пока сержант у ворот не сказал:

— В санчасть проходите, там, поди, уже убрали. Левее ворот отдельный домик, сразу увидите.

Прошли в указанный домик. Настя первой поднялась на крыльцо, осторожно постучала в дверь.

— Входите, не заперто!

Настя первой открыла дверь и перешагнула порог. И, бросив вещи, вдруг закричала:

— Игнатий!..

И повисла на шее трансильванца.

Этой счастливой встрече Настя и Игнатий были обязаны распоряжением Наркома Ежова, хотя так и не узнали об этом. Он с маниакальным упорством чистил чекистские ряды, избавляясь от всех, кого зачисляли в них его предшественники на самом главном для советской власти посту сторожевого пса.

Одновременно с этой общесоветской чисткой продолжала свою деятельность и Комиссия по розыску таинственного особо уполномоченного ЧК Павла Берестова. Она перерыла Гималаи бумаг, допросила с пристрастием и без тысячи граждан, но пока не могла отчитаться перед пугающе страшным Наркомом хотя бы крохотными, но чуточку реальными следами неизвестного особо уполномоченного. И неизвестно, как бы повернулось дело, если бы Ежов по личному указанию товарища Сталина не начал сокрушать собственную армию.

Дело было не в том, что товарищ Сталин, Великий вождь советского народа, вдруг испугался собственной армии. Дело было в уязвленном самолюбии, и чем больше фильмов о гражданской войне и ее героях появлялось на экранах, тем все болезненнее он ощущал уколы этого самолюбия.

Он оказался вне красного эпоса, высвеченного беспощадным экраном. С невероятным упорством и настойчивостью он занимался борьбой с голодом, оживлял промышленность, ставил под ружье все новые и новые дивизии, но никогда не скакал с обнаженной шашкой во главе атакующей красной конницей. У него не было ни одного боевого ордена, ни одного шрама на теле и ни одного боевого друга. И наконец-то пришло время оставить в армии только таких же, как он. Не бряцающих орденами.

Чистка армии превратилась в поголовное истребление ее командного состава вплоть до командиров полков. Расстреляны были четыре маршала из пяти, почти все командующие армиями, корпусами и дивизиями. А тех, кого не ставили к стенке в подвалах Лубянки, ссылали в концлагеря без объявления сроков содержания. То ли навечно, то ли до расстрела.

Уже не два колеса Отрицания отрицания катилось по Советскому Союзу. Уже раздробились они на множество мелких колесиков, потому что каждая республика,