Борис Васильев - Глухомань. Отрицание отрицания

У костра в одних кальсонах приплясывал шмыгающий. Солдат тоже готовился, снимая через голову гимнастерку.

— Мы жребий бросили! — торжествующе закричал тот, что уже был в полной готовности. — Я — первый! Первый я!..

— Ну получай, если первый.

Татьяна вскинула браунинг и, не целясь, влепила пулю в лоб приплясывающему сопляку. А остальных оставшихся шесть пуль одну за другой выпустила в солдата. Подхватила шинель, швырнула в озеро браунинг и скрылась в лесу.

«Я — палач, — спокойно и отстранено думалось ей. — Но ведь не с детства, не с тех сачков, которым ловила бабочек, и не с удочки, когда ловили карасей в пруду. И даже не тогда, когда стреляла из мелкокалиберки по воронам. Нет, нет, палачами не рождаются, палачей делают. И меня сделал палачом Леонтий Сукожников. И я расстреляла его из маузера, и меня запихали в сумасшедший дом, и давали такие дозы успокаивающих, что я и вправду стала не в себе…».

Все возвращалось на свои места столь бурно, что Татьяна почти бежала в ритме этого возвращения. Она не знала, куда так спешит, лес был для нее всегда чужим, в нем с детства жили разбойники, волки и змеи, и даже за малиной дети ходили под зорким наблюдением взрослых. Но если в детстве это были всего лишь детские страшилки в сумерках, то ныне, в эпоху всероссийского отрицания, лес и впрямь стал убежищем для очень многих, не нашедших своего места в социальной сумятице или, наоборот, четко определивших свою позицию в зависимости от власти в ближайшем уезде. Но она не могла не бежать куда-то от только что расстрелянных ею потных и похотливых мужиков.

Палач бежал с места казни.

«Леонтий — какое дурацкое имя!.. А ведь он был моим мужем. Мы ездили отбирать хлеб у крестьян. Это называлось излишками, хотя того, что оставалось крестьянам после нашего грабежа, не хватало на прокорм многим семьям. И они прятали зерно, где только могли. И если мы находили, то забирали это зерно, а того, кто его прятал, прилюдно расстреливали. Тут же, без суда. Решением „тройки“, в которую входил следователь и он же — палач. А следователем была я…».

Шуршали под ногами сухие елочные иглы, хлестали по лицу елочные лапы, с шелестом уступал дорогу папортник, А Татьяна продолжала бежать, неведомо куда. И ей еще не стало ясно, что от самой себя никуда не убежишь.

«Кто же готовит палачей? Нет, не исполнителей, а приказателей, решающих без всякого суда, кому жить, а кому — пулю в лоб? Когда они рождаются на свет Божий? Тогда, когда отрицание жизней становится самой основой государства, будь то кровожадный феодал или столь же кровожадный марксист, поверивший в байки о всеобщем равенстве. Не равенстве прав, а непременном равенстве уровня жизни. Эта пещерная мечта о равном куске добычи легко усваивается, в нее с восторгом и искренностью верят миллионы людей, которым всегда казалось, что все господа бездельники, что их необходимо уничтожать без суда и следствия. Тогда приходят Леонтии Сукожниковы и получают мандат на право расправы… Мандат на право расправы — вот, что такое их классовое чутье. Это всего лишь их классовая заскорузлая ненависть, рожденная из векового рабства и тысячелетней зависти… Коммунистический Манифест — это же просто-напросто издевательская шутка, памфлет. Ведь только в памфлете можно говорить об обобществлении женщин и детей. Он возник тогда, когда в Европе появились группы, исповедующие всеобщее отрицание сложившихся государственных структур, основанных на строгом исполнении определенных задач. Власть, полиция, жандармерия, армия. „Все — долой!“ — провозглашали радикалы. — Мы наш, мы новый мир построим…». А построили хаос, казарму, мандаты вместо законов…». А большевики просто пристроили к этому памфлету вековую мечту русского мужика о скатерти-самобранке… И что осталось от прежнего порядка? Церковь? Русская Православная церковь будет уничтожена. Значит, остался только Бог с его конечной справедливостью, когда всем воздастся по грехам земным…».

Лес бежал мимо нее или она — мимо леса?..

Нашли ее через три дня монахини Свято-Парасковейского монастыря, посланные по ягоды. Маленькую, усохшую, жалко скорченную под пропотевшей солдатской шинелью…

Георгиевский кавалер старший унтер-офицер Иван Колосов старательно служил в регулярном стрелковом полку Красной Армии. Определенный на должность командира роты, с обязанностями своими справлялся быстро и четко, был на отличном счету у командования и своего боевого опыта не скрывал. Спрятавшийся за своей бородой, чужими документами и чужой судьбой штабс-капитан Александр Вересковский личного уменья воевать не желал ни от кого прятать, потому что привык отвечать не только за себя самого, но и за вверенную его попечению роту.