Анатолий Иванов - Повитель

… Настал вечер, когда чьи-то руки впервые обняли вздрагивающие Поленькины плечи. Впервые в жизни ее губ несмело коснулись чьи-то чужие горячие губы. Неуловимый уголек прокатился по всему телу, обжигая внутри, а в сердце вошло, да так и осталось там, обломилось что-то острое, холодное.

Было мучительно стыдно открывать глаза, стыдно смотреть не только на Петра, но и на знакомые с детства камни на берегу озера.

Она выскользнула из его рук, не разбирая дороги, прибежала к дому, закрыв ладонями пылающее лицо…

Всю ночь Поленька пролежала в постели без сна. В голову лезли обрывки каких-то мыслей: они путались, перебивали друг друга, не давая ей возможности разобраться в происшедшем. Не мигая, она смотрела, как медленно рассеивается в окне иссиня-черная мгла.

Утром мать, приготавливая завтрак, часто поглядывала на Поленьку, тихо вздыхала.

— Ты плохо спала, доченька?

— Нет, мама, хорошо.

Мать отворачивалась к печке, почему-то тише, чем обычно, гремела сковородками.

Поленька сделалась еще более задумчивой, ходила, будто присматриваясь ко всему.

Однажды вечером Евдокия негромко спросила:

— В клуб сегодня-то пойдешь?

Поленька быстро взглянула на мать, но ничего не сказала.

Евдокия тихонько погладила голову дочери.

— Скажи, доченька, что у тебя на сердце? Ты последнее время на себя непохожа.

Поленька по-прежнему молчала.

— Может, плохо тебе? Болит что?

И Поленька спрятала лицо в колени матери, тяжело зарыдала.

— Не знаю, мама… Ничего я сейчас не знаю… Не спрашивай, пожалуйста.

Евдокия, продолжая ласково гладить Поленьку по голове, проговорила тихим, чуть печальным голосом:

— Ну, поплачь — и легче станет. Я тоже, бывало, плакала так вот, когда Андрея, отца твоего, полюбила… Уйду за поскотину и плачу…

Поленька быстро вскинула голову, посмотрела на мать мокрыми, испуганными глазами:

— Ты знаешь… знаешь, мама?

— Дурочка ты моя… Тут и узнавать-то нечего, все у тебя на лице написано.

Евдокия не шевелясь, молча и терпеливо ждала, пока Поленька успокоится, потом проговорила тихо и медленно:

— А потом убить его собрались. Иду с водой, слышу — сговариваются… Побежала к нему — тяжело по снегу. Вижу, что не успеть. Полушубок сбросила — легче стало. Успела предупредить. Спрятался он, знала, что не найдут, а всю ночь проревела, боялась…

Евдокия долго смотрела в окно на темные сосны.

— С тех пор и мучаюсь. Застудила, видно, все внутри. Потом ведь и валенки пришлось сбросить. А случись сейчас — опять побежала бы. За таких людей, как наш отец, жизни не жалко. Подняли бы его сейчас, сказали: ложись за него в могилу, он жить будет, — легла бы.

Поленька слушала, вытирая слезы кофточкой матери.

— Зачем ты об этом, мама?

— Да вот вспомнила. Раз в жизни такой человек встречается. К нам, бабам, дважды счастье, видно, не приходит.

Поленька вдруг поняла, к чему мать завела такой разговор, и после минутного молчания тихо проговорила:

— И я, мама, отдала бы жизнь… Только… только он… Ты знаешь его, мама?

Евдокия снова положила мозолистую ладонь на голову дочери:

— Знаю, доченька. И, что мучает тебя, знаю. — Она вздохнула. — Да ведь и так бывает: от кривого дерева прямые сучья отрастают. Ты не торопись только, доченька… Время сейчас такое: само выправляет людей. Я верю: Петр будет человеком. Мягкий он, податливый, как воск на огне, — лепит его отец в одну сторону. Но придет время — и поймет Петр: сам он себе хозяин на земле, ступать по ней может вольно, говорить громко, дышать полной грудью. Не поймет сам — люди помогут ему понять. Вот за это, доченька, и отец твой всю жизнь боролся… Только ты не торопись. А так — что же могу посоветовать тебе? Смотри сама. Будет у тебя счастье, и мое сердце возле согреется…

Раза два-три вспоминала Поленька после разговора с матерью ее слова: «Мягкий он, податливый, как воск на огне». Тень тревоги и раздумья набегала на ее лицо Но быстро исчезала.

Мало-помалу слова матери растворились в том новом, необычном, чем жила теперь Поленька.

Петр приходил иногда на свидание рассеянным, часто хмурился.

Поленька понимала его по-своему. Тревожно заглядывала ему в глаза, спрашивала:

— Ты устал сегодня, Петя?

— Немного, — отвечал Петр, улыбался и крепко прижимал ее к себе.

Она слышала, как бьется его сердце, — и этого было достаточно, чтобы почувствовать себя самой счастливой на свете.

Так уж водится: каждый влюбленный не допускает мысли, что кто-то есть на земле счастливее его.