Анатолий Иванов - Повитель

Потянуло над Локтями первыми волнующими запахами весны.

Бородин не спеша готовил хозяйство к севу. Давая колхозникам задания, смотрел людям не в лицо, а куда-то мимо. Едва появлялись в конторе Павел Туманов или Ракитин, Бородин чуть заметно, одним уголком губ, усмехался и делал вид, что не замечает их. Если те обращались к нему, Григорий старался отвечать как можно короче: ладно, правильно, делайте…

После завтрака шел проверять, как протравливаются семена, сколько кузнецы оковали за вчерашний день колес, отремонтировали борон. Заглядывал и на конюшню и на скотный двор. Теперь он не горячился, не кричал, как осенью. Если замечал непорядок, говорил тихим и ровным голосом:

— Вы, дьяволы, за что трудодни получаете? Чтоб к завтрему все было исправлено.

Перемена в поведении Григория всем бросилась в глаза. Колхозники спрашивали:

— Да что ты, Григорий Петрович, точно вареный ходишь? Ведь осенью-то как руководство держал?! Потому и уборку провели быстрее других.

Григорий обычно присаживался, вытаскивал кисет и горько усмехался:

— А зачем мне здоровье тратить? Все равно снимут. Живьем едят меня Ракитин с Тумановым. — Закурив, поднимался, сосал самокрутку, плевал на мокрый снег. — Слыхали, что Ракитин мне заявил в конторе? Не по тебе, мол, должность… Коль не по мне — берите ее себе. А я и так проживу. Руки, слава богу, есть, работать привычны.

И медленно уходил прочь.

И как-то так получилось, что многие колхозники сочувствовали Григорию. А тут не терялись Бутылкин, Муса Амонжолов, Егор Тушков. При удобном случае каждый из них говорил:

— Голодной курице все просо снится… А Ракитину — председательское место…

— Ракитин-то ничего… разбирающийся в делах человек, — возражал иногда кто-нибудь.

— И беспокойный вроде… хлещется день и ночь.

— Он хлещется… как рыба на крутом берегу — все к воде да к воде. Рыба — та хоть бездумная, а Ракитин — себе на уме.

— Ну, это ты зря!

— Вот тебе и «ну-у»… А Бородин чем плох? Заботится о народе. Электростанцию вон собирается построить.

— Электростанцию? Врешь!

— Поди спроси.

Спрашивали. Григорий отвечал нехотя:

— Нынче с лета начнем строить. Снимут меня — хоть люди добрым словом каждый вечер вспоминать будут…

И незаметно некоторые колхозники стали пропитываться неприязнью к Туманову и Ракитину. Тихон попытался на ферме поговорить со скотниками по душам. Но сделал это, очевидно, неумело. Колхозники слушали его, перекидываясь насмешками, а кто-то даже крикнул:

— Заливай! Понимаем…

Оскорбленный, он выбежал из коровника и сразу увидел Григория возле амбара с семенным зерном. Бородин тоже заметил его и, почуяв неладное, скрылся в амбаре, где человек десять насыпали в мешки пшеницу. Ракитин, заскочив в амбар, подбежал к Бородину и рванул его за рукав.

— Агитируешь народ, сволочь!

— Чего их агитировать? Они и так добросовестно работают, — не растерялся Григорий. — Сев на носу, каждый понимает. Агитация не нужна. А вот отсеемся — тогда начну агитировать… на строительство электростанции. Дело новое…

Веселова, опасаясь скандала, поспешно вытолкала Ракитина из амбара и увела прочь. Григорий бросил вслед:

— Успокойся… Сам я уйду с председателей. Вот кончим сев, проведем общее собрание…

Григорий сел на кучу мешков, сваленных возле входа в амбар, обиженно стал смотреть в одну точку.

— Что это вас с Ракитиным мир не берет? — вернувшись, насмешливо спросила Евдокия.

Бородин быстро взглянул на нее. В короткой ватной фуфайке, в шерстяном платке, туго повязанном вокруг головы, Евдокия показалась ему на миг молоденькой девушкой.

— Нас с тобой тоже почему-то не берет он… всю жизнь, — ответил Григорий.

— Ну, здесь-то можно понять, — тем же голосом ответила Евдокия.

— И тут можно… Чужой хлеб всегда слаще кажется. Сказал я, что сам уйду с председателей — и уйду…

Евдокия проговорила тихо:

— Не ври! — и погромче: — Не ври!! И что уйдешь сам, и что зарится он на твое место… Другое промеж вас…

— На ко… на кого кричишь?! — задохнулся Григорий, вскочил на ноги, вытащил из карманов руки.

Опять его огромные крючковатые пальцы сжимались и разжимались. Но Евдокия только усмехнулась.

— Не кипятись… Скопится внутри злоба, как пар, и лопнешь… Ну-ка, пусти… — Евдокия так дернула у него из-под ноги пустой мешок, что он покачнулся, чуть не вывалился из амбара, но успел задержаться за косяк.

Григорий страшно побагровел, усы его начали подрагивать. Не помня себя, он, сжав кулаки, шагнул к Веселовой. Евдокия спокойно обернулась к нему и только согнала с лица улыбку да приподняла густую бровь.