Анатолий Иванов - Повитель

— Ты же… беспартийным был, — упавшим голосом промолвил Григорий.

— На фронте вступил. Так дашь лошадь?

— Бери, — махнул рукой Бородин.

Едва захлопнулась за Ракитиным дверь, Григорий глубоко, часто и жадно задышал, будто при Тихоне ему не хватало воздуха.

Дверь в кабинет снова приоткрылась, и Муса Амонжолов, войдя со своим неразлучным топором на плече, сказал:

— Телятник почти построили, плотнику там делать нечего. Какое задание теперь будет? — И, оглянувшись на дверь, добавил тише: — За лошадей спасибо, председатель. Вот… — И, еще раз оглянувшись на дверь, приоткрыл ящик письменного стола, бросил туда несколько смятых тридцатирублевых бумажек.

— Вон! — сначала прошептал Бородин, поднимая на Амонжолова маленькие глаза, а потом рявкнул что есть силы: — Во-он!

И трахнул кулаком по столу.

Муса Амонжолов от неожиданности попятился, уронил топор на пол. Но поспешно схватил его и выскочил из кабинета.

А Григорий долго еще сидел за столом и смотрел на то место, куда упал топор Мусы Амонжолова. Потом перевел взгляд на открытый ящик, где лежали деньги, медленно задвинул его. И, снова вспомнив, как Тихон Ракитин поднимал когда-то чуть не опрокинувшуюся его бричку с соломой, подумал: «Лучше уж не становиться теперь поперек дороги ему».

Тихона Ракитина назначили заведующим молочнотоварной фермой и ввели в правление колхоза.

После приезда Ракитина Григорий энергично взялся за дела. Задолго еще до уборки он начал беспокоиться о жатве, с утра до вечера носился по бригадам, проверяя, как готовятся амбары под зерно. Однажды при всех крепко отчитал Мусу Амонжолова за то, что тот, ремонтируя пол в амбаре, поставил несколько сырых плах.

— Ты, дурья башка! — орал Григорий, наступая на Мусу. — Плахи высохнут — щели будут. Зерно под амбар поплывет. Сам же, дьявол, меньше на трудодни получишь…

— Чего ты кричишь? — обиделся Муса. — Возьми топор да работай сам…

— Ну и возьму!.. Давай сюда! — Григорий выхватил из рук вконец опешившего Мусы топор и скинул пиджак. — Иди отсюда к чертовой матери… Явись вечером в контору, я с тобой поговорю еще

И принялся выворачивать сырые доски…

Вечером Муса зашел. Григорий поднял на него прищуренные глаза, потам бросил взгляд на ящик письменного стола, куда Муса кинул несколько недель назад деньги. Амонжолов молчал, прислонившись к косяку двери.

— Зачем лошадей тогда брал? Куда гонял? — спросил Бородин.

— Так, недалеко… Ну… Ругай, что ли, коль вызвал.

— Дурак ты… Понимать надо… Отправляйся…

— Мы понимаем, что ты… ой, прямо черт! — ухмыльнулся Муса. — Потому и обижаемся не всерьез.

Григорий несколько раз ездил в МТС и требовал быстрейшей отправки комбайнов на локтинские поля. Однажды потащил с собой Туманова и Ракитина.

— Вот, полюбуйтесь… — сказал он, подводя их к старенькому, расшатанному комбайну «Коммунар». — Гроб рассохшийся, а не комбайн. Чтобы отвязаться от меня, решили в Локти эту телегу направить. Да на черта она нам?! Толку с такой машины! В другие колхозы новенькие дают, а нам… Айда в контору, возьмем директора за жабры…

А когда возвращались обратно в Локти, Ракитин сказал:

— Насчет нового комбайна ты, Григорий, зря пока… Не дадут нам новый… МТС всего их два получила в этом году. И директор правильно сказал: покрупнее локтинского в районе есть колхозы, туда в первую очередь…

— Всяк о своем горе в первую голову беспокоится, — буркнул Григорий, перебив Тихона. — У меня на руках тоже колхоз, а не что-нибудь.

— Надо, Григорий, на комбайны нынче меньше всего надеяться, — проговорил Туманов. — Старенькие они все, день покосят да три стоять будут. Самим надо что-то думать…

— Тут думай не думай — около тыщи гектаров. Зубами их, что ли, рвать?!

— Лобогреек сколько у нас?

— Две. Вот и вся наша техника. — Григорий усмехнулся.

— Тем более надо сейчас крепко подумать обо всем, — продолжал Ракитин. — Бригады косарей организовать. Те же лобогрейки должны круглосуточно работать. Короче — надо составить подробный план уборочной, обсудить…

Григорий, не поворачивая головы, покосился на Ракитина и проговорил:

— Что ж, давайте помаракуем, обсудим…

Потом несколько минут ехали молча. Плыли навстречу зеленовато-желтые волны поспевающей пшеницы. Глядя на них, Ракитин вдруг спросил Туманова:

— Ты, Павло, беспартийный, кажется?

— Беспартийный.

— А почему?