Анатолий Иванов - Повитель

Бородин несколько секунд стоял безмолвно. Потом усы его дернулись и начали как-то странно шевелиться.

— Убирайся отсюда, — сказала Евдокия, продолжая жечь его глазами. Григорий не выдержал ее взгляда, отвернулся и пошел к двери.

— Ладно. А из членов правления вывели тебя на заседании. Я настоял… Так что можешь больше не заявляться в контору.

Как-то вскоре, в теплый солнечный день, Григорий, объезжая верхом на лошади поля, недалеко от деревни встретил Ивана Бутылкина. Заложив руки в карманы брюк, тот шагал по дороге, бормоча что-то под нос.

— Под мухой, что ли? — окликнул его Бородин, подъезжая.

Бутылкин глянул на председателя исподлобья, сплюнул на дорожную пыль и только потом ответил:

— К сожалению — увы!

— Откуда шагаешь?

— Так… Вон оттуда, — кивнул Бутылкин назад.

Григорий слез с коня, надел повод на руку, сел на землю и стал закуривать. Молча протянул кисет Бутылкину.

— Не балуюсь. Знаешь, Григорий Петрович, берегу здоровьишко.

Григорий сосредоточенно рассматривал лохматый, закручивающийся пепел на конце своей самокрутки.

— Тогда на собрании ты здорово за меня агитировал. А почему — не могу понять.

— Подрастешь — уяснишь в полном соответствии, — ответил Бутылкин. — А пока в долгу считай себя.

— Ишь ты!.. А почему на работу не выходишь?

Бутылкин пожал плечами, обтянутыми чем-то порыжелым, отдаленно напоминавшим пиджак.

— Мне вредно на солнце. Раньше кладовщиком вот работал. Ничего — в тени-холодке… В аккурат сейчас должность эта свободная.

— Пропьешь ведь все.

— Стопками-то? — В голосе Бутылкина прозвучало даже искреннее удивление. — Из Алакуля воду ведрами черпают, а оно полнехонько…

Через неделю Бородин назначил Бутылкина кладовщиком.

Колхозники заволновались:

— То ли делаешь, Петрович!

— Опять разворует он все!

— Примется за старое — под суд отдадим, — успокоил колхозников Бородин. — Я ему не Егор Тушков.

— Ну, гляди, гляди…

Вскоре бывший председатель Егор Тушков, ставший снова шофером, завез ночью на машине Бородину свиную тушу. Муса Амонжолов легко закинул ее на плечи, отнес в погреб и положил на лед.

Все это было проделано быстро, без суеты. Тушков и Амонжолов ходили по двору уверенно, точно весь век жили в доме Григория.

Когда Григорий, услышав заливающийся лай собаки, вышел из дому, Егор Тушков, сидя уже в кабине, проговорил:

— Бывай здоров, председатель.

— Бывай, да друзей не забывай, — добавил Муса Амонжолов и восхищенно прищелкнул языком. — Собака у тебя — прямо черт…

Машина уехала. Григорий сходил в погреб, чиркнул там спичкой. Потом принес из дома замок и повесил его на тяжелую, из сосновых плах, дверь погребка.

Утром, зайдя в кладовую, сурово двинул бровями:

— Ты что же это, а?

— Ну, чего там! Все на одной земле живем… Ты будь спокоен, Григорь Петрович. Не перевелись пока в Локтях хорошие люди.

И Бутылкин рассмеялся нахально, уверенно, далеко закинув маленькую голову с редко торчащими волосами песочного цвета. Григорий шагнул, наклонился к самому лицу Бутылкина:

— Не скаль зубы, выбью!

Бутылкин резко оборвал смех. Голова его в тот же миг приняла нормальное положение. Зеленоватые глаза обожгли Бородина, а тонкие длинные губы несколько раз дернулись, приоткрывая зубы — белые, только редковатые и неровные.

— Я тебе выбью! — раздельно произнес Бутылкин, опять приоткрыл на секунду зубы и продолжал: — Я так скажу… Председателем кто тебя сделал? И за что? За красивые глаза, что ли? Невыгодно — отваливайся. К нему — с сердцем, а он в сердце — перцем… Я, брат ты мой, любитель выпить и… да и украсть, пожалуй. Но оскорблений не терплю…

— Так. Значит, колхозным добром промышляешь?

— Видишь ли… У людей не краду, за это — очень даже в тюрьму легко. Да и жалко их, людей-то…

— Колхозное воровать — безопаснее, что ли?

— Проверено на практике, — уже мягче проговорил Бутылкин. — В кладовке — усушка, утруска, мыши, язви их… Особенно если с руководством по совести…

— Так, — снова повторил Бородин, сев на мешок с отрубями. — Ну и жулик ты…

— Я полагал, это вам известно, — уже с издевательской улыбкой проговорил Бутылкин.

— Что, что известно? Ты еще что-нибудь сочини! — повысил голос Бородин. Но сам понимал, что Бутылкин чувствует в его окрике фальшивые ноты.

— Ты не волнуйся, Григорий Петрович… — тихо, успокаивающе заговорил Бутылкин, расхаживая по кладовой. Правое веко у него подрагивало, точно он беспрерывно подмигивал. — У нас будет порядок. Жизнь — она что? Она всегда в тягость, если в ней правильную дорогу не нащупать…