Анатолий Иванов - Повитель

Маленький бревенчатый домик, где помещалась начальная школа, обычно гудевший первого сентября от ребячьих голосов, стоял сейчас притихшим и грустным. Много колхозников в первые же дни войны ушло на фронт, и дети помогали взрослым убирать урожай. Под присмотром старенькой учительницы они собирали колосья после комбайнов и лобогреек.

В начале зимы добровольцем ушел на фронт сын Кузьмы Разинкина, тракторист Гаврила. Провожая его, старик Разинкин беспрерывно говорил:

— Уж ты, Гавря, поддержи фамилию, смой позор за гордеевский отряд… Тогда и умру спокойно я… Тебя-то дождусь.

Андрей Веселов пожал на прощанье руку Гавриле. Гаврила понял председателя, оказал тихо:

— Да не переживай ты… Кто-то должен хлеб выращивать. — И, помолчав, добавил: — В военкомат почаще заглядывай. Мне ведь тоже на третий раз удалось только…

— Да мы с Ракитиным каждый месяц туда ездим… А что толку? — глухо ответил Веселов.

Целую зиму старый Кузьма Разинкин бегал к Веселовым с письмами от сына.

— Гляди-ка, Андрюха! — кричал дед еще с порога, пристраивая палку в угол. — Бьет ить Гавря супостатов в хвост и гриву. Танкист, сказывает. Ну-ка, читай! Пишет — медаль в награду получил.

Андрей читал письмо, а старик напряженно слушал, подставив к уху ладонь.

Весной 1942 года, когда только-только начали таять снега, Гаврилу Разинкина ранило. Старый Кузьма посерел, слег в постель. Но неожиданно Гаврила приехал из госпиталя домой на двухнедельную побывку, и болезнь Кузьмы как рукой сняло.

Гаврилу встречали всем селом как героя. Все радовались, смеялись, только двое плакали: отец Гаврилы Кузьма да белый, сморщенный Игнат Исаев. Кузьма плакал от радости, а Игнат — неизвестно отчего. Приковыляв домой, старый Игнат лег в постель и больше не встал.

Хоронили его молча. Только Демьян Сухов широко перекрестился и сказал:

— Ну и с богом, Игнатушка. Господь наказал тебя, господь и облегчил. Спи…

Когда Гаврила снова уехал на фронт, Андрей Веселов пуще прежнего зачастил в военкомат. Евдокия ничего не говорила, только вздыхала иногда украдкой. Андрей сказал как-то:

— Да пойми ты, не могу же я, когда другие…

— А разве я что говорю против? — только и промолвила Евдокия. Андрей обнял ее, молча поцеловал в голову, вдохнул давно знакомый, ни с чем не сравнимый запах ее волос.

Наконец Веселов и Ракитин все же добились своего. Как раз к этому времени призвали в армию Павла Туманова, Ивана Бутылкина и Григория Бородина.

До железнодорожной станции мобилизованных и добровольцев везли на подводах. В спешке вещевые мешки Андрея и Григория забросили на одну бричку. Поленька и Петька, напуганные слезами женщин, сидели на вещах, невольно жались друг к другу, поглядывали на молчаливо идущих следом за бричкой взрослых.

Бородин шагал мелко и неровно, часто оглядывался назад. Андрей Веселов шел легко и спокойно, сурово сжав губы. Назад он посмотрел только раз, когда дорога взбежала на холм. Зато смотрел долго, точно навсегда хотел запомнить знакомые и родные с детства места: слепящую гладь озера, в беспорядке рассыпанные по его берегу домишки, колхозные дворы и амбары, высокие, раскидистые тополя вдоль улиц…

На станции Евдокия Веселова и Анисья Бородина взяли детей за руки и направились к эшелону, который должен был увезти на войну их мужей. Петька схватил свободную руку Поленьки и сжал ее. Так и подошли они вчетвером к вагону. Григорий, взглянув на детей, двинул бровями, но промолчал. Только по острому красноватому лицу его пробежало что-то похожее на горькую улыбку. Махнув рукой, он полез в вагон… И уже оттуда проговорил:

— Собаку мне убереги. Днем пусть на цепи сидит, а к вечеру спускай.

Когда эшелон ушел, Евдокия все-таки не выдержала и тихо и тяжело заплакала, обмякла, опершись на плечо Анисьи. Та бережно поддерживала ее, молча ждала, когда она выплачется.

Так же молча ехали обратно. Евдокия вроде и успокоилась, а нет-нет да и отворачивалась, прикладывала платок к глазам.

— Мне тоже своего жалко, — проговорила вдруг у самых Локтей Анисья. — А вот не плачу. Рада бы, да не могу. А люди не поймут…

Евдокия, уже несколько лет руководившая огородной бригадой, сказала:

— А ты к людям иди, легче станет. Вот ко мне в огородницы и определяйся.

Анисья не сказала ни да ни нет. А через неделю пришла на колхозные огороды и молча принялась за прополку морковных гряд…

Теперь Поленьке и Петьке никто не запрещал играть вместе.