Уильям Бойд - Нутро любого человека

Вечером, перед обедом, я поцеловал Люси на лестничной площадке, рядом с открытым для проветривания стенным шкафом. Она не противилась. Мы оба использовали языки, я обнял ее и крепко прижал к себе. Люси девушка крупная, плотная. Когда я попытался коснуться ее груди, она с легкостью оттолкнула меня, однако я видел — она раскраснелась, возбуждена, грудь ее поднимается и опускается в такт дыханию. Я сказал, что люблю ее, и она рассмеялась. Мы двоюродные, ответила она, это незаконно, мы бы совершили кровосмешение. Завтра утром она возвращается на север — как я буду жить без нее?

За обедом я смотрел через стол на отца, срезавшего с кости на своей тарелке ломти баранины, отправлявшего их в рот и с силой жевавшего — по крайней мере, с аппетитом его ничего дурного не случилось. Возможно, прогноз врачей чересчур мрачен? Отец человек серьезный, обстоятельный, сделать слишком далеко идущие выводы из их околичностей — вполне в его характере. Мама в сторону отца, казалось, и не смотрела, болтала с Люси, показывая перламутровый лак, которым выкрасила ногти. Хотя, может, она и не знает? Но если ее следует держать в неведении, отец, наверное, сказал бы, что все должно остаться между нами?

После обеда мы с Люси играли в „пятнашки“, а отец с мамой слушали граммофонные пластинки, отец курил свою ежедневную сигару. Когда мама вышла из комнаты, я последовал за ней, и спросил, все ли в порядке с отцом.

— Конечно, в порядке. Крепок, как десяток дубов. Почему ты спрашиваешь, Логан, querido ?

— Мне показалось, что он немного устал, когда мы играли в гольф.

— Послушай, он ведь уже не молод. Ты у него выиграл?

— Вообще-то нет, он меня легко победил.

— Вот когда он проиграет тебе в гольф, дорогой, тогда я и начну тревожиться.

Такие вот дела, сейчас я сижу в моей кошмарной, коричневой с серебром спальне, успокоенный прославленным „гольф-тестом“, позволяющим точно определить, насколько здоров человек. На другом конце коридора лежит в своей постели Люси — интересно, думает ли она обо мне, как я о ней думаю? По-моему, я действительно люблю ее — не столько за красоту, сколько за силу характера, куда более твердого, чем мой. Возможно, потому меня к ней и тянет: я так остро чувствую свои изъяны и недостатки, и знаю, что сила Люси способна их возместить — помочь мне развиться и преуспеть, достигнуть всего того, чего, уверен, я способен достичь.

Гнусная школа — и погода не лучше. Я переговорил по отдельности со Скабиусом и Липингом — виноват, с Питером и Беном, — за чаем после уроков мы объявим друг другу о придуманных для каждого испытаниях.

Сегодня днем Хоулден-Доз призвал меня после истории к себе и спросил, в какой из колледжей Оксфорда я собираюсь подать документы. Я ответил, что никак не сделаю выбор между Бейллиолом и Крайст-Черч, а он наградил меня одной из своих сардонических улыбок и посоветовал не связываться ни с тем, ни с другим. Но ведь Скабиус, напомнил я ему, собирается попробовать получить стипендию Бейллиол-Колледжа. А вы, разумеется, закадычнейший из его закадычных друзей, сказал Х-Д, добавив, что это не самая основательная, в тактическом плане, причина для поступления в Оксфорд. Некоторое время он молча взирал на меня, потом несколько раз ткнул в мою сторону пером, словно придя к какому-то эпохальному решению.

— Я вижу вас на Терл, — сказал он, — не на Брод, и не на Хай.

— А что это такое, сэр? — поинтересовался я.

— Это улицы в Оксфорде, Маунтстюарт. Да, я вижу вас уютно устроившимся в одном из чарующих маленьких колледжей, стоящих на Терл — в Эксетере или Линкольне. Нет, даже в Джизусе. У меня есть в Джизусе давний знакомец, который может оказаться полезным, — точно, один из этих колледжей будет идеальным местом для вас. Ни Бейллиол, ни Хаус вам не годятся, Маунтстюарт, нет, нет и нет. Поверьте мне.

Некоторое время он продолжал разглагольствовать в том же малоприятном, несколько покровительственном духе, сказав, в частности, что переговорит на этот счет с Ящером [12] Генри Сутер, директор школы, в которой учился ЛМС, — ЛМС и его окружение Сутера, которому было в то время за шестьдесят, недолюбливали и прозвали „Ящером“ за его на редкость морщинистое, складчатое лицо. , и прибавив, что в Линкольне, Эксетере и Джизусе имеется несколько „легко достижимых“ стипендий, в том числе и именных, получить которые мне, как он полагает, не составит никакого труда. Я не имел ни малейшего представления, о чем он толкует, поскольку совсем не знаю колледжей Оксфорда, — города, в котором я и побывал-то всего один раз, в возрасте двенадцати лет, — кроме самых прославленных. Теперь я уже не понимаю, радоваться мне или раздражаться из-за проявленного ко мне Х-Д интереса — его забота о чьем бы то ни было будущем вещь до крайности необычная. Быть может, я попал к нему в любимчики?