Уильям Бойд - Нутро любого человека

Навестил маму. В Самнер-плэйс уже четыре семьи пансионеров. Мама с Энкарнасьон занимают первый этаж, а остальные три сдают и цокольный тоже. О Прендергасте уже год как ни слуху ни духу. Я заставил маму показать мне все документы, относящиеся до ее финансовых дел. Отец оставил ей дом в Бирмингеме и капитал в почти 15 000 фунтов. Даже после покупки и отделки дома на Самнер-плэйс денег должно было остаться более чем достаточно, — они могли на всю жизнь обеспечить ее приличным доходом (по меньшей мере в 1000 фунтов в год), а мне позволили бы получить обещанное отцом наследство. Я так и слышу его слова: „Вы оба будете хорошо обеспечены“. Оба. Это были не только мамины деньги, но и мои тоже. Но с учетом ее мотовства — автомобили, слуги, мое содержание, — Крах, как я подсчитал, лишил нас почти всего. Прендергаст с его безрассудными вложениями средств в ценные бумаги США обошелся нам в 8000 фунтов — целое состояние, — не говоря уж о пропавшей квартире на 62-й стрит. Наверное, я должен испытывать гнев, но всегда ведь трудно представить себе потерю того, чего у тебя никогда не было. По крайней мере, у мамы остался дом на Самнер-плэйс, как ни грустно видеть ее делящей этот дом с чужими людьми — и небольшой доход от жильцов, позволяющий хоть как-то сводить концы с концами. Я заметил в кухне пустую бутылку из-под джина — и потихоньку переговорил с Энкарнасьон. Бесконечные стенания, стоит ли говорить, насчет того, что она редко видится с внуком.

Пишу это на Дрейкотт-авеню: Фрейя жила здесь, пока я был в Корнуолле. Цветы в вазах, квартира дышит и пахнет чистотой. На нашей узкой кровати свежие простыни. Слышу, как ключ Фрейи поворачивается в замке. В среду мы уезжаем во Францию.

Совещание в „ artrevue “. Удо [Фейербах, редактор] мне понравился — смуглый, умудренный жизнью беженец из Германии, некоторое время преподававший в школе искусств „Баухаус“ в Дессау, — мне кажется, ему нравятся мои статьи. Оценочные критерии Удо сводятся всего к двум фразам: художник или произведение искусства либо ganz ordinär (очень заурядны), либо teuflische Virtuosität (дьявольски виртуозны) — сверх этого я от него ничего не слышал. Что ж, это позволяет быстро выработать суждение о любом художнике. Он заказал мне большую статью о Хуане Грисе [82] Хуан Грис (1887–1927), художник. — мое предложение, причем подсказанное вовсе не тем, что у меня имеется пара его рисунков углем. Грис сильно недооценен, — а теперь, когда он умер, два сияющих луча, которые исходят от Пикассо и Брака, погружают его в незаслуженную тень. Удо хочет также, чтобы я взял интервью у Пикассо, если сумею договориться с ним через Бена. Мне по душе эгалитаризм, приобретенный Удо в „Баухаусе“. Офис „ artrevue “ это одна большая комната с трапезным столом посередке, за которыми сидят все — редактор, секретарь, художник журнала, корректоры и заглянувшие в редакцию авторы. Ни один журнал Англии никогда не устроился бы на подобный манер.

Я соскочил с автобуса на Бропмтон-роуд и почти уже свернул на Дрейкотт-авеню, когда услышал, как кто-то окликает меня по имени. Оглянувшись, я увидел вылезающего из полицейской машины Джозефа Даркера. Мы поболтали немного, я рассказал ему о Лотти и Лайонеле, о переезде в Норфолк, извинился, что совсем потерял его из виду.

— Как семья? — спросил я.

— Вот тут у нас не все ладно, — опустив глаза, ответил он. — Тильда умерла в прошлом году. Дифтерит.

Не знаю, отчего это известие так меня поразило. Я даже отпрянул на шаг-другой, как будто меня толкнули. Я помнил эту застенчивую женщину, вечно извинявшуюся, а теперь вот она умерла, ушла навсегда. Я пробормотал что-то бессвязное, впрочем, он видел, конечно, как оглушила меня эта новость. Мы обменялись еще несколькими словами, я дал ему мой новый адрес. Домой я вернулся, чувствуя себя искренне опечаленным. Рассказал Фрейе о моей реакции, и она сказала: „Мы не готовы к этому — к смертям людей нашего возраста. Думаем, что мы пока в безопасности, но это пустое мечтание. Никто ни от чего не застрахован“. Она провела пальцами по моим волосам, обняла меня и встала на мои ступни. Потом обвила своей ногой мою. Есть у нее такое обыкновение, одна из ее причуд — „ножное объятие“, так она это называет. „Попался, — иногда говорит она, — вот так люди и цепляются за добрую старую жизнь“.

Биарриц. Бен снял между Биаррицем и Бидаром стоящую примерно в полумиле от берега большую виллу с пространным, полным деревьев запущенным парком и бетонным плавательным бассейном. Общество состоит из Бена и Сандрин, Алисы и Тима Фарино, меня и Фрейи, Кипрена Дьюдонне и его подруги, Миты, танцовщицы из Гваделупы, и Геддеса Брауна (ныне одного из художников Бена) и его друга, итальянца — также художника — по имени Карло.