Уильям Бойд - Нутро любого человека

Вернувшись из Нассау, я получил месячный отпуск, но уезжать из дому никуда не стал: мне хотелось остаться на Мелвилл-роуд и вести настолько обычную, размеренную жизнь, насколько это возможно. Я читал, с удовольствием, — впервые за многие месяцы; ухаживал за нашим огородом, выводил Стеллу на прогулки. Время от времени мы с Фрейей выбирались в паб, чтобы выпить. Я встречался с друзьями и знакомыми.

„Вина“ пользуется огромным успехом — и у критики, и у читателей. Питер Скабиус провозглашен новым значительным романистом. Я все еще не смог прочитать эту книгу и при встречах с Питером произношу на ее счет туманные общие слова. Да Питер ничего и не замечает: все эти деньги и восхваления совсем вскружили ему голову. Он купил в Уондзуорт-коммон большой дом, в котором живет с Пенни, своей новой женой (они поженились в день выхода книги). Питер щеголяет смертью Тесс, как стигматами — знаком отличия, показывающим, как много он страдал. Он сказал одну воистину отвратительную вещь: „Знаешь, Логан, как только стало известно о смерти Тесс, женщины, похоже, стали считать меня на редкость привлекательным“. Скорее всего, он уже изменяет Пенни.

Я получил еще странно резкое письмо от Дика Ходжа, извещающее, что в Италии он наступил на противопехотную мину и ему по бедро оторвало ногу. Теперь он в Шотландии, „учится ходить“, и дальше: „Поскольку я намерен никогда больше отсюда не выезжать, ты лучше приезжай сам, чтобы навестить меня“. И подпись: „Твой Дик. Обезноживший, но, если тебе это интересно, не обесхреневший“.

Читаю в газетах, что суд оправдал де Мариньи. Наконец-то, хоть какая-то справедливость — однако, кто же убил сэра Гарри Оутса? Багамы, Герцог, Герцогиня кажутся мне теперь принадлежащими к другому миру.

База ВВС в Клеркхолле. Здесь проходят обучение экипажи бомбардировщиков и база битком набита летчиками. Завтра первый наш настоящий прыжок и я с подлинным нетерпением ожидаю его. Мы — неавиаторы — образуем в офицерской столовой странную маленькую компанию: шестеро англичан, поляк и двое нервных итальянцев. Никто из нас не рассказывает, зачем он учится прыгать с парашютом, — возможно, потому, что, подобно мне, никто и не знает. Я единственный здесь офицер флота.

Вечерами после обеда нам предоставляется свобода захаживать в местные пабы, а то и уезжать в Бирмингем. Я вновь посещаю мои давние места, брожу по Эджбастону. Возможно, это чувство внушено мне Багамами, но я получаю удовольствие от солидной непретенциозности Бирмингема. Большой город, который ни на какие глупости не покупается. Моя школьная ненависть к нему сослужила мне дурную службу. После последних шести месяцев все в Бирмингеме кажется успокоительно подлинным и реальным — пусть и хмуроватым, а местами разрушенным. Как-то ночью я стоял у нашего прежнего дома и думал об отце, гадая, что бы он сказал теперь, спустя почти двадцать лет, о своем сыне. Два моих брака, двое его внуков, своего рода репутация и карьера писателя, оборванная войной. Узнал бы его призрак этого стареющего флотского офицера?..

В сущности, эти мысли, стоило мне дать им волю, стали почти неотвязными. В ОМР ни для кого не секрет, что вся наша работа связана теперь с предстоящим вторжением в Европу — со „Вторым фронтом“. Вполне вероятно, что в течение ближайшего года с войной будет покончено, и когда я пытаюсь вообразить, что снова веду „нормальную“ жизнь, сердце начинает учащенно биться от страха — сорокалетие мое стремительно приближается, а карьеру мне придется начинать заново. Справлюсь ли? Занятно: война, сколько бы я ни скулил по ее поводу, означала, что все решения сосланы в своего рода чистилище. А чистилище оказывается порою вполне терпимым для пребывания местом.

Вчера вечером я зашел в паб на Брод-стрит и заказал пинту горького пива. Там было довольно людно, плотные шторы затемнения на окнах создавали странное чувство оторванности от прочего мира. Я курил и пил пиво, изгнав из головы все мысли и лишь наполовину осознавая идущие вокруг разговоры — впав в уютный, очень английский транс, позволяющий времени замереть минут на двадцать или около того. Когда я попытался расплатиться, владелец паба отказался взять с меня деньги, но тут вмешалась его жена. „Вечно одно и то же, — сказала она. — Ни с кого в форме денег брать не желает. Я ему твержу: им хорошо платят, а нам же надо на что-то жить. Никому твоя благотворительность не нужна“. Муж застенчиво пожал плечами. Я сказал, что она совершенно права, заплатил и оставил чаевые. В чем, собственно, состоит смысл этого анекдота, я и сам не знаю. Но на базу я возвращался автобусом в состоянии самом умиротворенном. Вот это и сеть Бирмингем, думал я, и вот почему я вдруг проникся к нему теплыми чувствами.