Катрин Панколь - Я была первой

– Я стану идеальным мужчиной! Я научусь любить тебя так, чтобы ты постепенно ко мне привыкла. Я боль­ше не буду на тебя давить, не буду тебя донимать. Вот увидишь. Я буду любить тебя так, как тебе нравится.

– Я не хочу, чтобы ты был идеальным, – тихонь­ко возражаю я, – по крайней мере, в том смысле, в котором ты это понимаешь… Я хочу, чтобы ты был собой, чтобы ты понял кто ты на самом деле, и не пытался быть кем-то другим.

Что такое идеальный мужчина? Это мужчина, кото­рый твердо стоит на ногах, который занимает в этой жизни свое достойное место. Он на самом деле не идеа­лен, но воспринимает себя адекватно, знает свои сла­бые и сильные стороны, признает их и старается из­влечь из них лучшее. Он не пытается быть кем-то другим, любой ценой нравиться другим, иметь успех у женщин. Он понимает, что он такой же человек как все.

– Проблема не в том, чтобы стать идеальным, – дрожащим голосом говорю я, как будто мне только что открылась правда. – Проблема в том, чтобы принять себя таким, какой ты есть, занять свое мес­то. Я могу тебе в этом помочь. Не упускай свой шанс. Любовь, помимо всего прочего, это еще и воз­можность стать самим собой рядом с женщиной, ко­торая смотрит на тебя и любит именно тебя, а не твой идеальный образ. Я хочу научиться этому вме­сте с тобой, ради тебя и ради себя. Ты ведь знаешь, что мне это так же необходимо, как и тебе.

Он соглашается, слушает, обещает.

Его глаза горят от счастья: на него возложена новая миссия.

– А теперь я бы хотела остаться одна. Ты даже не представляешь себе до какой степени я устала.

– Я тебе не помешаю. Я побуду рядом, посмотрю как ты спишь…

– Не надо, прошу тебя…

Я пытаюсь скрыть свое отвращение к нему и к той старухе. Мне претит тройственный союз. У меня пе­ред глазами все еще стоят ее широкие бедра, огром­ные ноги в чулках с поддерживающим эффектом. Она тянется ко мне, пытается обнять.

Хочет лишить меня воздуха, задушить.

– Две минуты назад ты обещал, что не будешь меня донимать… Ты что, не помнишь? Постарайся ко мне прислушаться, умоляю тебя.

– Я к тебе не притронусь! Я хочу просто побыть рядом!

Я качаю головой и потихоньку отодвигаю его в сторону двери, пытаюсь оттолкнуть его огромное тя­желое тело, стесненное, стесняющее. Он сопротив­ляется, пытается увернуться, вырваться, возвратить утраченные позиции.

– Ну пожалуйста, – обиженно канючит он как наказанный ребенок, – пожалуйста…

– Нет, не могу, не сегодня…

– Значит, все кончено? Все кончено?

– Нет, не кончено. Мне нужно немного свободного времени, немного свободного пространства.

– А что делать мне?

– Иди домой. Завтра мы созвонимся.

– Честно?

– Честно.

Он бросает мне испуганный умоляющий взгляд, словно желая лишний раз убедиться, что все так и бу­дет, что я его не обманываю. Я открываю дверь и выталкиваю его на лестничную площадку. Он просовы­вает ногу в дверной проем и опять спрашивает:

– Все кончено?

Я улыбаюсь, посылаю ему поцелуй. Он стоит не­подвижно, дверь за ним захлопывается. Я валюсь на пол, напрягаю слух в надежде услышать шум шагов. Он не двигается с места. Мы застыли по разные сто­роны двери. Он отказывается уходить. Я обхватываю колени руками и замираю в тягостном ожидании…

– Я сам тебе позвоню, – кричит он наконец.

– Я сам тебе позвоню!

Я слышу его тяжелые шаги по паркету в направ­лении лестницы, он спускается вниз.

Он не звонит мне день, два, три.

Меня вновь охватила волна желания. Он опять ка­жется мне необыкновенным. Мне так не хватает его, когда он далеко, я наверху блаженства, когда он рядом.

Теперь я думаю о нем без страха.

Я стираю из памяти сцену гонки по улице Риволи, всю вину перекладываю на врага, показываю ему язык. Мой рейтинг неуклонно растет, враг проигрывает.

Я больше не боюсь старухи, которую он носит на спине. Может быть, она мне приснилась. В любом слу­чае, я с ней справлюсь как справилась с собственной матерью. Отныне я способна одолеть любую мать.

Грэг ненадолго прилетел в Париж рекламировать свой новый фильм.

Точнее, Грэг прилетал в Париж рекламировать свой новый фильм, но в последний момент переду­мал, отменил все мероприятия, отказался от наме­ченных интервью. Он не хочет говорить о фильме, не хочет его защищать.

– Ничего выдающегося, – говорит он, – обычное дерьмо.

Я протестую:

– Зачем ты так говоришь? Французская пресса пела ему дифирамбы.

– А американцы его опустили. Как обычно. Anyway… Я имею с этого бабки, могу прокормить детишек и бывших жен. Это все на что я способен: отстегивать им бабки.