Катрин Панколь - Я была первой

Эта идиллия могла бы продолжаться долго, ес­ли бы Джемми Форца не был цыганом до мозга ко­стей. Золото совершенно его не прельщало, он прожигал деньги, не считая. Услышав ненавистное слово «деньги», он попросту плевался. «Все деньги от лукавого, – скрежетал он, – сам дьявол насылает на нас эту проказу в пачках, эту отраву, эту страш­ную смерть. Бережливость – участь покорных и трусливых, готовых добровольно отказаться от жизни, состариться и умереть».

Квартиру они так и не купили, то есть квартира все-таки появилась, но все произошло совсем не так как хотелось матери.

Дедушка постоянно интересовался как обстоят де­ла с поиском жилья, и с большим тактом и деликатно­стью намекал сыну, что молодой паре стоит пожить своим домом, а не вместе со стариками, имеющими свои устоявшиеся привычки. В конце концов, отец сдался: мысли о жилье не давали ему покоя, мешали ре­заться в карты, жульничать и складно фантазировать.

Однажды он явился домой, и сияя от радости, бро­сил на кухонный стол связку ключей. То были изящ­ные ключи из хромированной стали с широкими зуб­цами, острыми как сабли. На глянцевой этикетке красовались его имя и адрес. Вся семья пришла в вос­торг и дружно отправилась провожать молодых в прекрасную квартиру на улице Либелюль, располо­женную в самом роскошном районе Тулона, где на ле­систых холмах с видом на море строились изыскан­нейшие дома. Умиленные родственники прихватили с собой кастрюли, кровати, матрасы, новенький холо­дильник и две детские кроватки. Стоя у высоких оконных проемов, все как зачарованные любовались превосходным видом на море и чайками, почти вплотную подлетавшими к стеклу. Мать гордо при­жималась к мужу, полная любви и неги. Своя кварти­ра! Наконец-то у нее появилась своя квартира. Она так долго об этом мечтала, так долго врала своему от­цу, что прекрасно уживается со свекровью. Родствен­ники принялись было раскладывать матрасы, разво­рачивать простыни, но Джемми их остановил: «Стойте, вещи мы разгрузим завтра, а сегодня надо отпраздновать новоселье». И повел изумленную род­ню в итальянский ресторан в конце улицы.

Но разгрузить вещи им не удалось…

На следующее утро, когда отец отправился поды­шать свежим морским воздухом, в дом явились су­дебные приставы и поинтересовались у матери, что она делает в этой квартире, служившей эталонным жильем для привлечения клиентов. Выяснилось, что накануне кто-то похитил ключи от входной двери.

Так закончился ее сказочный роман с цыганским бароном и принцем Уолл Стрит. Ее провели как дев­чонку. Боязнь огласки и горечь унижения наполняли все ее существо глухой ненавистью. Однажды посе­лившись в ее теле, ненависть нарастала с каждым днем, питала ее своим живительным ядом, проника­ла в каждую пору, каждую клетку мозга, каждый со­судик. Мать исходила желчью и гневом, проклинала небо, землю и людей, презирала свое собственное те­ло, отданное на откуп недостойнейшему из мужчин. Она открыла ему свои объятия, приняла его семя, позволила его нечистой крови смешаться со своей и произвела на свет детей, худых и курчавых как он, с такими же как у него огненными очами. Как он по­смел так с нею обойтись. С нею, дочерью такого отца, дочерью человека, уважавшего деньги! Ее отец был королем недвижимости, он покупал, продавал, полу­чал прибыль, обедал с банкирами, его уважали на бирже. Он заставил ее предать собственного отца, он не признает ликвидных ценностей, биржевые сводки по радио для него пустой звук, тесные столбики цифр в газетах – бумагомарание. Ярость, клокотав­шая в ней, заставляла корчиться от нестерпимой бо­ли, сгибаться пополам, валиться на землю, изнемогая от гнева. Мать рыдала, до крови впивалась локтями в собственные руки, безобразно затягивала груди, что­бы они больше никогда не воспряли в умелых руках этого гнусного лжеца, этого грязного предателя, ко­торого она сама добровольно выбрала себе в мужья. «За что? За что мне такая мука?», – стонала она сквозь зубы, призывая в свидетели невидимые силы зла.

Он вернулся только под вечер. Вошел, насвисты­вая, перебросив куртку через плечо. Тогда мать под­нялась, бледная, опустошенная, и ни слова не говоря, не размыкая сведенных судорогой губ, указала ему на шерстяные одеяла в дверном проеме. Двери приставы унесли с собой. «Таков закон, сударыня, – сказали они матери, – мы действуем строго по закону. Сочувству­ем, сударыня, но таковы наши правила». Мать молча завесила образовавшуюся дыру. Отец даже не уди­вился. Он спокойно раздвинул одеяла, раздувавшиеся от морского ветерка. Они напоминали паруса в порту и кофточки девушек, показывавших ему свои сокро­вища. Он взглянул на одеяла, потом на мать, чей соб­ственнический инстинкт был сегодня так больно уязвлен, и решение нашлось само собой. «А почему бы тебе не позвонить отцу? – спросил он. – Твой отец – богатый человек, он заплатит!»