Алексей Иванов - Географ глобус пропил

Дюжина.

– С Новым годом, – сказал Служкин.

– С новым счастьем, – нестройно отозвались отцы, сдвигая кружки.

И бряканье этих кружек было трогательным провинциальным отголоском державного грома кремлевских курантов.

Служкин зашел за Татой в садик, но ее уже забрала Надя. В раздевалке среди прочих мам и детей Лена Анфимова одевала Андрюшу.

– С наступившим, Лен, – сказал Служкин. – Привет, Андрюха.

По инерции он заглянул в шкафчик Таты и увидел на верхней полочке завернутый в газету пакет. Видимо, его забыла Надя. Служкин взял его и развернул. В пакете лежали три цветных фотографии с новогоднего утренника. Тата стояла под елкой с большим медведем в руках. Елка была украшена разнокалиберными шарами и большими звездами из фольги, но без гирлянд, мишуры, дождика – казенная, неживая, зря погубленная елка. Медведя Служкин видел и раньше. Медведь сидел в группе на верхушке стеллажа. Играть с ним не разрешалось, с ним можно было только фотографироваться. Тата неловко прижимала к себе медведя, словно бы отпрянувшего от нее, и испуганно глядела в объектив. На ней было надето незнакомое, мешковатое платье Снежинки, которое совершенно не смотрелось с красными туфельками и бантом.

Служкин долго рассматривал фотографию, потом подошел к Андрюше и присел. Лена в это время натягивала Андрюше валенок.

– Андрюха, а чье это платье на Татке? – спросил Служкин.

– Это Машки Шветловой.

– А почему Тате надели это платье?

– Вошпитательница шкажала, што у нее коштом плохой.

Служкин вышел на крыльцо садика и закурил. Был вечер. Небо за домами смущенно розовело, и в нем висела зеленоватая, как незрелое яблоко, луна. Детские домики, горки и веранды на площадках среди высоких сугробов казались уютным, заповедным городом гномов. Вдали в сизой мгле сочно багровел рубин светофора.

Сзади на крыльцо вышли Андрюша и Лена, волочившая санки.

– Ты что, Витя, расстроился? – заметила Лена, вынула из кармана его пуховика фотографии и посмотрела снова. – Платье, конечно. Плохо сидит – велико… – словно оправдываясь, сказала Лена.

Служкин пожал плечами и неохотно пояснил:

– Тата в красном костюме хотела быть на утреннике, а не в платье.

– Ну это же мелочь – костюмчик… – примирительно сказала Лена.

– Мелочь, – согласился Служкин. – Но именно мелочи глубже всего задевают. Так вроде уже со всех сторон корой зарос, и вдруг – бац… По такой мелочи и чувствуешь, что ребенок твой – это как душа без оболочки. Просто, Лен, ошпаривает понимание того, как дети беззащитны и в то же время – такая несправедливость! – уже отдельные от нас существа…

– Они с самого начала от нас отдельные, – грустно улыбнулась Лена. – Андрюша, садись в санки… Если бы ты, Витя, сам родил да возился с ребенком, убирал, кормил, пеленки стирал, то не расстраивался бы так по мелочам, проще относился.

– Я возился, стирал, – вяло ответил Служкин.

– Все-таки красный костюмчик – не для Нового года. – Лена мягко коснулась руки Служкина. – Надо было, Витя, надеть ей белое платье. Мало ли чего ей хотелось. Балуешь ты ее.

– Да я не балую… У меня ощущение страшной вины перед ней…

– Какой вины, ты чего?

– Ну как какой?… Папаша я никудышный, семьи толком нет… Если Тата сейчас семейной любви не увидит, она в будущем себе всю судьбу покривит. А все мои отношения с Надей только и держатся на том, что у нас дочь. Вырастет Тата и поймет, что из-за нее у родителей жизнь не в ту сторону пошла, – и каково ей будет жить с этой виной, в которой она-то и не виновата? Каково ей будет, если она поймет, что родилась нежданная, нежеланная, по залету, по нашей ошибке? Что она о нас думать будет и о себе самой?… Извини, Лен, что я тебе все это говорю. Ты ведь поймешь меня, да? Ведь день твоей свадьбы и день рождения Андрюши нетрудно сопоставить…

Лена тяжело молчала. Она была одета в длинную недорогую шубу, в валенки, на руках – расшитые бисером рукавички. В овале теплого толстого капора ее лицо, чуть румяное от мороза, казалось иконописным ликом, но все равно оставалось живым – тонким, красивым, усталым русским лицом. Андрюша возился в санках, усаживаясь поудобнее.

– А тебе, Витя, не хотелось бы начать все сначала? – негромко вдруг спросила Лена.

Служкин помолчал.

– Этот вопрос нельзя задавать, – сказал он. – И думать об этом тоже нельзя. Желать начать все сначала – это желать исчезновения нашим детям.

– Ну… не детям… хотя бы ошибки исправить…