Алексей Иванов - Географ глобус пропил

– Да-а, Виктор Сергеевич, – протянул Чебыкин, облизывая ложку. – У нас такого Нового года еще не было…

– Так Новый год встречать в сто раз лучше, чем дома, – заметил Овечкин. – Наши-то, наверное, только-только от родителей смылись, сейчас нажрутся где-нибудь в подъезде, да и весь праздник.

– Вы Новый год каждый раз так встречаете?

– Нет, в первый раз, – ответил Служкин.

– Что? Вы здесь в первый раз?! – поразился Тютин.

– В Новый год впервые. А просто так я здесь сто раз бывал.

– Здесь зыко, – согласился Чебыкин. – И я бы сюда хоть каждую неделю ходил.

– Я очень люблю ходить на Шихан, – признался Служкин. – И не ради пещеры, а просто так, ради всего этого… – Служкин неопределенно махнул рукой. – В девятом классе я даже стих про это сочинил…

– Прочитайте, – тут же предложили отцы.

– Так ведь это лирический стих, не «Поляки»…

– Ну и что. Нам по фиг.

– Как хотите, – сказал Служкин.

Отцы слушали непривычно серьезные.

– А вы, оказывается, Виктор Сергеевич, талант, – уважительно сообщил Чебыкин.

– Бог с тобой, – отрекся Служкин. – В этом стихе нет ничего особенного. Хороший посредственный стих. Я люблю его, потому что он простой и искренний. А хорошие стихи может писать любой человек, знающий русский язык. Нет, отцы, я не талант. Просто я – творческая личность.

– Наверное, поэтому вы и ходите в походы, – сделал вывод Бармин.

– Эх, блин, так в поход захотелось… – вздохнул Чебыкин. – Виктор Сергеевич, вы уже придумали, куда мы пойдем?

– Отстаньте от меня, еще сто лет до весны. Сами еще миллион раз передумаете, а меня уже всего затеребили…

– Нет, я не передумаю, – пообещал Тютин.

– А про тебя, Тютин, может быть, я сам передумаю. Уж больно ты ныть горазд.

– Я не ною! – воскликнул Тютин. – Я просто человек такой! Тоже творческий! Ну и предусмотрительный!

– И все-таки, Виктор Сергеевич, – не отставал Чебыкин, – куда?

– Есть хорошая речка, – сдавшись, рассказал Служкин. – Называется Ледяная. Первая категория сложности с одним порогом четвертой категории. Вот на Ледяную и пойдем.

Дощатые стены вагончика, озаренные качающимся костром, создавали ощущение уюта и защищенности. Только в углах, колеблясь, дрожала паутина мрака. Служкин поглядел на часы, включил приемник и сдвинул шкалу настройки, чтобы ни одна станция мира не отвлекла отцов от его речи.

– Отцы, – сказал Служкин. – До Нового года остается полчаса. Прошедший год был разный – хороший и плохой, тяжелый и легкий. Давайте в оставшееся время помолчим и вспомним то, чего потом не будем уже вспоминать, чтобы войти в будущее без лишнего багажа.

Отцы замолчали, задумчиво глядя в огонь. Молчал и Служкин. Стояла новогодняя ночь с открытыми, всепонимающими глазами – сфинкс среди северных снегов. Это было время негатива, когда белая земля светлее, чище и больше черного неба. Приемник свистел, шипел, булькал, словно торопился сказать людям что-то важное, нужное. Земля летела сквозь таинственные радиопояса вселенной, и холод мироздания лизал ее круглые бока. Тонкие копья вечной тишины хрустальными остриями глядели в далекое, узорчато заиндевевшее небо. Искры бежали по невидимым дугам меридианов над головой, а из-за горизонта тянулся неслышный звон качающихся полюсов. Дым от костра сливался с Млечным Путем, и казалось, что костер дымит звездами.

– Время, – сказал Служкин и снова шевельнул шкалу настройки.

Гулкая тишина в динамике замаялась, заныла, и вдруг как камень в омут ахнул первый удар колокола. Следом за ним перезвоном рассыпались другие колокола, словно по ступенькам, подскакивая, покатилось ведро. Вслед за последним звуком жуткое молчание стянуло нервы в узел, и вот, каясь, чугунным лбом в ледяную плиту врезался главный колокол и начал бить поклоны так, что шевельнулись волосы, и каждому стало больно его нечеловеческой мукой. Служкин встал, и отцы поднялись на ноги. Губы подрагивали, отсчитывая удары.