Олег Ермаков - Зимой в Афганистане (Рассказы)

— Будет вам крещение, сынки! — крикнул Шварев, хлопая Костомыгина по плечу.

Опарин изобразил радость на лице и воинственно тряхнул автоматом.

Колонна летела в солнечных клубах пыли над мелкой сверкающей рекой. Колонна ревела, выбрасывала черные дымы и грозно хрустела траками гусениц, и Костомыгин, завороженный и оглушенный грохотом и стремительным движением сквозь солнце, пыль и густой полынный аромат степи, думал, что напишет брату обалденное письмо, обалденное!

Эта ночь, этот запах цветущих садов, эта луна, эти холмы под звездами, соловьи, засада, вопли муэдзина на заре, разочарование, а потом эта встреча, и вот — солнце, пыль, лязг и копоть, и ожидание, и неизвестность: что там будет, в этом Паджаке? какой он, Паджак? как они будут захватывать караван? сколько там мятежников? какие они, мятежники? свирепые, бородатые... кто погибнет? а вдруг кто-то погибнет? Вон Опарин возьмет и погибнет, вот он сидит рядом, а через час погибнет... или он сам, Костомыгин, погибнет — успеет вспомнить всё и всех и умрет в пыли, палимый солнцем, его тело отправят домой, и будут над ним рыдать друзья и родные...

Он был уверен, что на этот раз все будет настоящим и он напишет брату про свой первый настоящий рейд, напишет, потому что он не погибнет и вообще никогда не умрет. Ну, впрочем, когда-нибудь, может, и умрет, но это будет черт знает когда, через уйму лет, через тысячу лет!

Паджак оказался небольшим кишлаком, мало чем отличающимся от других, увиденных нынче Костомыгиным: серые дувалы — высокие и низкие, серые башни — круглые и многогранные, серые дома — квадратные и прямоугольные коробки с узкими оконцами — и очень зеленые, очень дремучие сады. Паджак стоял на берегу реки. Вокруг простирались уже чахнувшие, буроватые степи. А в Паджаке зеленели и благоухали сады. Как только колонна подъехала к кишлаку, Костомыгин ощутил душистый запах, и во рту у него снова стало сладко.

Солдаты облачились в бронежилеты, надели каски и попрятались за машины, опасаясь снайперов. Но кишлак выглядел вполне мирно: возле дувалов гуляли куры, старик прогнал по улице горбатую корову, там и сям то и дело показывались любопытные мальчишки, они вытягивали шеи и таращились на запыленные машины кафиров [1].

Солнце полыхало в голубом небе, и было очень жарко, чертовски жарко. Солдаты обливались потом, курили и поглядывали из-за машин на кишлак.

— Ну, сейчас мы накроем голубчиков, — сказал Шварев, затягиваясь сигаретой.

— Чего же мы ждем? — спросил Костомыгин.

— Ишь, нетерпеливый, — усмехнулся Шварев. — Дядя Витя знает, что делает. (Дядей Витей «деды» между собой называли ротного.) — Уж ты не беспокойся, он знает свое дело.

Но прошло полчаса, и Шварев тоже начал нервничать и недоуменно посматривать в сторону машины ротного.

— Мамед, — позвал он механика-водителя, — что это он, правда, волынку тянет?

Мамедов пожал плечами:

— Черт его знаэт. Может, пэхоту кэп подкинет?

Шварев поморщился.

— Да сколько там этих караванщиков? Ну штук десять, ну, от силы — двадцать.

— А вдруг вэсь кишлак вооружится?

— Пока будем пехтуру ждать, духи все оружие закопают, попробуй потом докажи, что это тот самый караван, который мы всю ночь прождали. — Шварев сплюнул.

— Нэт, лучше подождать. С пэхотой веселее, — возразил Мамедов.

— Товарищ сержант, можно мне попить? — спросил Опарин.

— Можно Машку через ляжку! — рявкнул Шварев.

— Разрешите? — поправился Опарин.

— На операции воду нужно беречь, — сказал Шварев.

Опарин вздохнул и покосился на сияющую реку.

— Да что ты на реку смотришь! Из рек пьют только ослы и местные, их никакая хреновина не берет — им-му-ни-те-т. А ты желтуху сразу схватишь. Или тиф. Или еще какой-нибудь сифилис.

— Ясно, — сказал Опарин, облизывая сухим языком окаймленные черной запекшейся грязью губы.

Шварев вдруг замер, прислушиваясь.

— Что? — спросил Мамедов.

— Кажется, едут, — откликнулся Шварев.

Теперь и остальные услышали далекий гул и, повернув головы, начали глядеть на дорогу. Вскоре они увидели над степью пыльные хвосты.

Костомыгин нащупал планку предохранителя и сдвинул ее вниз до упора.

К кишлаку подъехали пехотная рота и четыре танка. Спустя десять минут операция началась.

Ахат Кучечкаров поднес к лицу мегафон и проорал кишлаку несколько отрывистых фраз, выдержал паузу и опять покричал.

Сдаться предлагает, понял Костомыгин.

Прошло несколько минут, но никто не появился, не вышел. Костомыгин удивленно глядел на кишлак и не мог понять, когда это хозяева умудрились очистить улицы от кур, ослов и мальчишек, — кишлак был пуст и нем.