Адриан Гилл - Поцелуй богов

— Ты очень симпатичный, — проговорила она. — Твой костюм для творчества, костюм для ухаживаний.

Джон запихнул пиджак в пакет, помедлил и со вздохом затолкал его в урну для мусора. Это был не он, не настоящий. Эта жизнь — не его жизнь. Надо быть честным: не его путь.

Затем пнул входную дверь, и паб раскрыл ему навстречу объятия. Яркий смешанный свет, неприятный прогорклый запах пропитанных пивом салфеток и мокрых пепельниц; шум футбольного матча по телику и мелодии «Куин» из проигрывателя; дурацкие выкрики за стойкой и чавканье соковыжималки; коричневые, как дерьмо, столы и стулья; банкетки, похожие на коровьи лепешки целого стада; на стенах неказистые псевдоирландские поделки — метательные палки, лопаты для торфяника, зеленоглазые девчушки и краснощекие с кабаньими глазами мальцы, сжимающие в костлявых пальцах водянистый портер; ковер в крошках и пятнах протухшего масла — все это вопило: «Привет! Добро пожаловать домой!»

— Кто это к нам явился?

Петра, Дороти и Клив сидели в своем обычном углу. А рядом — живущие на пособие по безработице сценические художники Дом и Пит, Джилберт и Джордж в одинаковых школьных костюмах и с сальными, по-военному коротко остриженными волосами.

— Хо! Заблудший трубадур возвратился! — радостно завопил Клив. — Где, черт возьми, ты шатался в сей безумный понедельник?

— Извини, сломался. Чувствовал себя в самом деле отвратно.

— Ну ладно, проехали. Если честно, она едва ли заметила. Все было на редкость спокойно. Что будешь пить? Моя очередь заказывать.

— Пинту пива. Спасибо.

Клив отвалил к стойке, а Джон опустился на стул рядом с Петрой и ждал, какова будет ее реакция. Он всегда выбирал реплики сообразно ее настроению, словно подстраивался к раскачивающемуся богомолу. Петра повернулась к нему.

— Ну, здравствуй, любовничек. Куда запропастился? — Голос прозвучал по-детски плаксиво. — Я по тебе соскучилась. — Она крепко поцеловала его в губы.

Петра всегда целовалась именно так, словно Джона только что выловили из Темзы: губы широко раскрыты, зубы крепко сжаты, холодный, плоский, большой язык, как выдохшаяся камбала, целиком у него во рту. Она оторвалась от него, осушила свой стакан и ущипнула за ляжку.

— Хорошо провел время? — промурлыкала Дороти. Она считала себя лучшей половиной Петры, ее защитницей, верным плечом. Ради нее она играла плохого полицейского, в то время как Петра была хорошим. Или наоборот. Так она понимала сестринство и феминизм: защищать подружку со спины — бить по мячу, пока она милуется.

— Да вроде того — сначала прогулялся, а потом зашел в Гейт.

— И как там Швиттерс? — встрял Дом.

— Э-э…

— Поберегись! — Клив вернулся с пивом и шлепнул стаканы на скользкий стол.

— Забрался под стол и лаял, как собака?

— Кто? Коннор Макинтош? Надо же! Не знал, — удивился Клив.

— Не Макинтош, Курт Швиттерс, — разом поправили его Дом и Пит.

— А кто такой этот Курт хренов Швиттерс? Я думал, она крутила с Конном Макинтошем.

— Открутилась, — объяснила Дороти. — «Гардиан» писала, что она его спровадила.

— Наверное, так и есть. У него совершенно собачьи яйца.

— У Коннора Макинтоша? — Клив округлил глаза.

— Нет, глупышка, у Курта Швиттерса.

— Объясните, ради Бога, кто этот долбаный Швиттерс. Мне казалось, мы говорим о Ли Монтане.

— Говорили. А теперь говорим о Курте Швиттерсе из галереи Тейт, где Джон провел культурный досуг, в одиночестве общаясь с искусством. — Дороти выговаривала слова, словно вдалбливала их недоумку.

— Ах вот как, ясно. — На самом деле Клив вообще ничего не понимал. — Но кто он все-таки такой? — Он вопросительно посмотрел на Джона.

— Художник. Довольно интересный. Сидит под столом и лает, как собака.

— В Тейте? Ни хрена себе. Он что, голый?

— Вроде того. Кроме, конечно, воротничка. Когда я там был, он не слишком лаял, просто порыкивал.

Дом и Пит фыркнули и закатились хохотом.

— Потрясающе! А елдак у него большой? Он рычит на пташек? И можно подойти и погладить его?

Дом и Пит поперхнулись пивом, и от их хохота заходил ходуном стол.

— А что я такого сказал? — изумился Клив.

— Идиот, он умер.

— Финиш! Мертвый голый старикашка под столом в галерее Тейт!

— Клив, он давно умер. — Петра вздохнула и посмотрела в потолок. — Швиттерс художник, а в галерее Тейт его картины. Джон тебя разыгрывал.

Джон откинулся на спинку стула и сделал большой глоток пива. Оно показалось ему водянистым, химическим и дешевым. Он попытался вспомнить, каков на вкус «Гибсон», и не смог. Накатила волна глухой тоски. Ладонь Петры давила на бедро тяжело, как свинец. Голова раскалывалась. Спор становился громче и все бессмысленнее. Ребячливые, выпендрежные, только чтобы порисоваться, не следующие одна из другой, оборванные фразы. Типичный вечер в пабе, когда Клив принимал излюбленную позу глашатая идей «Дейли мейл», а четверо остальных набрасывались на него, как свернутые в трубку сбесившиеся экземпляры «Тайм аут» [8] Информационный журнал; выходит раз в две недели; печатает рецензии на новые фильмы, театральные постановки и концерты в Лондоне, материалы о лондонских выставках, новинках звуко- и видеозаписи и пр. . И поскольку речь шла об искусстве, а не о футболе, они считали все это спором. Вечер катился ко времени закрытия: очередные заказы, вылазки нетвердой походкой в сортир, сломанные сигареты, последнее сбрасывание на горячее, двоение в глазах и нетвердость речи. Кончилось тем, что Клив залез под стол и залаял, а Петра лизнула Джона в ухо.