Фабио Джеда - И в море водятся крокодилы

Папу звали Марко, и его, хоть он и был папой, я мог называть по имени, не то что моего, которого я называл только отцом. Данила была мамой, и ее и их сыновей, Маттео и Франческо, я тоже звал по имени. К тому же эти имена не вызывали во мне отвращения, скорее наоборот.

Только я вошел в дом, как мне дали огромные тапочки в виде кроликов, с ушами, носами и всем остальным, — может, они решили пошутить так, — и после того, как все помыли руки, мы сели ужинать, с ножами и вилками, бокалами и салфетками и так далее. Я так боялся оконфузиться, что повторял буквально каждый жест, ни одного не упустил. Помню, что тем вечером за ужином была также и бабушка. Она держалась очень строго, запястья на краешке стола, и я делал то же самое, держал спину прямо, на столе лежали только запястья, а увидев, как она вытирает салфеткой губы после каждого глотка, я тоже вытирал губы после каждого глотка. Помню, что Данила приготовила закуску, первое, второе. Помню, что еще подумал: «Мамма миа, сколько же они едят!»

После ужина меня отвели в мою комнату: там стояла только одна кровать, и поэтому она, эта комната, была полностью моей. Данила принесла мне пижаму и сказала: «Вот, держи». Но я и не знал, что это такое — пижама. Я привык спать в одежде, которая на мне. Я снял носки и положил их под матрас. А когда Данила протянула мне эту одежду, пижаму в смысле, я и ее положил под матрас. Марко принес мне полотенце и халат. Маттео хотел, чтобы я послушал музыку, хотел, чтобы я послушал его любимые диски. Франческо оделся как индеец, американский индеец, и позвал меня посмотреть на его игрушки. Все наперебой пытались сказать мне что-нибудь, но я ни слова не понимал.

Утром, когда я проснулся, дома был только Франческо, он был еще младше меня. Потом я узнал, что он волновался из-за моего присутствия в доме, переживал, вдруг этот тип выкинет какое-нибудь коленце. Какое коленце этот тип выкинет? Я утром даже боялся выходить из комнаты и решился спуститься (комната была в мансарде), только когда Франческо позвал меня с нижней ступени лестницы, сообщив, что, если я хочу, завтрак готов. И правда. На кухонном столе лежали печенья, стоял пудинг и свежевыжатый апельсиновый сок. Удивительно. Удивительным был тот день. И удивительными все последующие дни. Я бы остался там навсегда. Потому что когда кто-то принимает тебя в гостях и относится к тебе хорошо — но, естественно, без всякой назойливости, — часто бывает, что тебе и дальше хочется оставаться там. Разве нет?

Единственной проблемой был язык, но когда я понял, что Марко и Данила с удовольствием слушают, как я рассказываю свою историю, — вот тогда я заговорил, и говорил, и говорил, на английском и на афганском, ртом и руками, глазами и с помощью разных предметов. «Понимают или не понимают?» — думал я. Терпение, только терпение. И я говорил.

До того дня, когда освободилось место в общежитии.

Я отправился туда своим ходом.

— Там есть женщина-иранка, она будет тебе переводить, — сказали мне.

— Хорошо. Спасибо.

— Там ты сможешь чувствовать себя спокойно, — сказали мне.

— Хорошо. Спасибо.

— Рассказать тебе еще что-нибудь?

— Учеба. Работа.

— Сейчас отправляйся туда, а потом посмотрим.

— Хорошо. Спасибо.

Но там не оказалось никакой иранки. Мне сказали, чтобы я не беспокоился и что я могу чувствовать себя в полной безопасности. На самом деле там вовсе не было спокойно. Постоянные крики и ссоры по любому пустяку. Только я пришел, как у меня отняли ремень и кошелек с теми немногими деньгами, что у меня оставались. Двери закрывались на ключ снаружи, опечатывались. Выходить нельзя (а представь, как я привык к свободе за время моих странствий). Нет-нет, я ценил все это: всегда чистое и теплое место для сна, на ужин спагетти и все такое, но я хотел учиться и работать — лучше учиться. Так пролетели два месяца, они текли мимо меня, будто струя воды за прозрачной пластиной; эти два месяца я вообще ничем не занимался, не разговаривал, поскольку языка я не знал, хотя и пытался учить его по книгам, которые мне передали Марко и Данила. Единственным развлечением был просмотр телевизионных программ, сон и еда. И все это молча.

Ничего не делать в мои планы не входило, к тому же в гости ко мне никто не мог приходить, даже семья, в которой я жил какое-то время. По прошествии двух месяцев Марко и Данила, скажем так, озаботились моей судьбой. Они сделали так, что Серджо, воспитатель, который был их другом и вообще человеком не последним в общежитии, получил разрешение днем по субботам брать меня, чтобы провести свободное время (а его у меня было полно) с ребятами из общества, называемого АСМО (Ассоциация межкультурного общения).