Всеволод Бенигсен - ПЗХФЧЩ!

Самое интересное, что незадолго до поездки в Одессу в целях экономии, а также желая поправить свое гастрологическое здоровье, я стал питаться одними яблоками. Я был уверен, что через пару дней взвою и побегу в ближайший ларек за шоколадом или чипсами. Однако ничего подобного не произошло. Я грыз яблоки и чувствовал себя нормально. Оказалось, что вдобавок ко всему я еще и к еде равнодушен. Это меня по-настоящему расстроило. Я понял, что, как космическая ракета, отбрасываю ступень за ступенью, связывающую меня с жизнью, и улетаю куда-то в космос. Неудивительно, что я вцепился в эту идею с поездкой, как цепляется за траву бурундук, которого уносит в своих когтях ястреб. Вполне возможно, что на меня просто не действует земная гравитация. Или действует как-то иначе. Искусство — единственное, что при всей своей эфемерности держит меня ногами на земле. Впрочем, я отвлекся.

Поиск книжного магазина оказался занятием хитрым, потому что, когда ищешь что-то целенаправленно, никогда не находишь. Впоследствии, бесцельно гуляя, я десятки раз натыкался на книжные магазины (особенно мне везло в последний день перед отъездом, когда я бродил с рюкзаком в поисках недорогого ресторана). В этом, видимо, заключается суть бытия: осмысленное желание никогда не удовлетворяется. Удовлетворяется только то, что не оформлено и бессмысленно. Короче, я пробродил полтора часа, так и не найдя ничего достойного моего внимания. Если не считать торговый центр, где на лифте было написано: «Лифт останавливается только на 0,1,3 и 5 этажах». Это надпись меня так озадачила, что я даже забыл про книги. Ради любопытства я вызвал лифт и заглянул внутрь — там действительно было только четыре кнопки. В голову снова полезли какие-то сравнения с моей жизнью, но я не стал заходить слишком далеко в своих размышлениях. На каждый лифт рефлексий не напасешься.

Вечером мы встретились, пошли в ресторан и напились. Больше всех напилась Е. Потом все участники торжества, а их было много, стали исчезать один за одним, и в какой-то момент я, Е. и фотограф решили, что продолжение банкета можно устроить и на дому, тем более что у них была припасена бутылка текилы.

Я уже понял, что Е. и фотограф спят в разных комнатах, отчего мое настроение, подкрепленное алкоголем, улучшилось.

Их дом стоял в типичном одесском дворике — несколько непонятных сооружений, соединенных между собой какими-то странными переходами, заросшими диким виноградом. Внутри бродили бесконечные кошки и висело постельное белье. При этом было ощущение почти деревенского уюта, которое не могло не изумлять москвича, — мы в центре города!

Был теплый летний вечер. Все окна были нараспашку. Мы сидели на кухне и пили текилу. В какой-то момент Е. вышла на свежий воздух. Я быстро опрокинул свою стопку, закусил лимоном и вышел следом. Мы достали по сигарете и закурили. Болтали о какой-то ерунде. Иногда смотрели друг другу в глаза, словно что-то проверяли. Потом Е. выбросила сигарету и неожиданно впилась в мои губы. Я обнял ее, но она почти тут же вырвалась. Женская непоследовательность. Во рту осталось приятное послевкусие лимона и текилы.

Я выбросил свою сигарету, притянул ее к себе и поцеловал в губы. Она не стала вырываться.

— Тебе надо побриться, — сказала она после затяжного поцелуя.

— Колюсь?

— У меня никогда не было усато-бородатых мужчин.

— Прости, но, если я побреюсь, у меня будет идиотское лицо. Кажется, мой подбородок коротковат по отношению к лицу. Так мне сказала моя бывшая жена. Она художница.

Е. задумалась. Потом, видимо, решив, что на нет и суда нет, снова впилась в меня губами. Так мы простояли довольно долго.

— Неудобно как-то перед Андреем, — сказал я, мотнув головой в сторону открытого окна, за которым в компании полупустой бутылки текилы сидел фотограф.

— Ты прав, — кивнула Е.

Глаза у нее смотрели куда-то то ли мимо, то ли сквозь меня, и я только сейчас понял, насколько она пьяна.

Мы вернулись внутрь и принялись добивать текилу. Андрей пил тоже, но хмуро и без удовольствия, видимо, потому, что начал чувствовать себя немного лишним. Мне стало неловко перед ним. В своей жизни я довольно часто оказывался на его месте и прекрасно помнил это ощущение. Мне не хотелось его обижать. Он мне ничего не сделал. Более того, к Е. я не испытывал той горячей любви, которую наверняка испытывал он. Получалась все та же абсурдная несправедливость, которую я с детства не переваривал. Только теперь я лично принимал в ней участие. И меня от этого коробило. Но не мог же я заставить Е. пойти целоваться не со мной, а с ним! Правда, если бы так случилось, я бы тоже страдал. Но все-таки не от любви, а от задетого самолюбия.