Джудит Леннокс - Зимний дом

В тот вечер он самовольно оставил окопы и пошел искать лазарет, надеясь отдать письмо тому, кто знает Робин. На следующее утро они совершили марш к треугольнику, состоявшему из деревень Брунете, Виллануэва-дель-Пардильо и Виллануэва-де-ла-Каньяда и господствовавшему над дорогой на Мадрид. Республиканское правительство хотело заставить мятежников отступить от Мадрида, чтобы вражеская артиллерия не могла обстреливать город. Это было первое крупное наступление республиканцев за всю войну, и британскому батальону предстояло вновь пережить бойню и хаос сражения при Хараме.

Когда у Джо были время и возможность подумать, он понимал, что увиденное под Брунете подтвердило его худшие опасения. Республиканская армия уступала противнику по численности и, что хуже всего, в вооружении. Немецкие «мессершмиты» летали у них над головами, насмехаясь над попытками республиканцев стрелять в них из винтовок. Проводная связь то и дело выходила из строя, в результате чего части не получали приказов и не знали, что им делать. Царивший вокруг хаос был настоящим адом, чудовищным лабиринтом, в котором не существовало правил, а смерть казалась случайной и незначительной гостьей. Когда в разгар боя Джо понял, что артиллерия республиканцев стреляет по своим, он поднял кулак к небесам, злобно передразнивая антифашистский салют.

Запах смерти усиливался страшной жарой; длинные и опасные ночи были еще хуже из-за леденящего холода. Во время коротких передышек между отчаянными кровопролитными схватками Джо понимал, что болен. Что бы он ни съел, через полчаса его начинало рвать. У Эллиота стали выпирать ребра, а постоянные мучительные боли в животе донимали его больше, чем страх смерти. Джо подозревал, что у него дизентерия, и знал, что должен обратиться в госпиталь, но не мог бросить своих товарищей и свой пулемет. Кроме того, он потерял возможность принимать самостоятельные решения: Джо жил минутой, выполнял приказы, лежал за пулеметом; постоянный грохот и ужасы, свидетелем которых он был, лишали его способности мыслить. Он стал автоматом, бездушной машиной, умеющей только одно — убивать. То, что когда-то было близко его сердцу: фотография, любовь к природе и музыке, — казалось, принадлежало кому-то другому. Исказилось даже время: час, проведенный в окопе, был вечностью, а десять суток сражения, как в телескопе, превратились в один бесконечный кошмарный день.

Попытка застать врага врасплох провалилась. Как всегда, наступление республиканцев перешло в стойкую и упрямую оборону, а потом в отчаянный героизм, который предотвращал отступление, но не приносил победы. Свой последний день Джо запомнил плохо. Самолеты франкистов летали у них над головами, едва не задевая верхушки деревьев, и забрасывали республиканцев бомбами. В тот день у Джо невыносимо болел живот, а в голове гудело от пулеметного стрекота. Дэвид Толбот, стрелявший из «максима», посмотрел на Джо, подававшего ленты, и сказал:

— Если собираешься блевануть, то, ради бога, не здесь. Фрэнк Марри на время подменит тебя.

Джо вылез из окопа и начал ползти к хребту, держа в руке винтовку. Он услышал низкое гудение самолета, но не обернулся. Ему хотелось только одного — спокойно поблевать.

Разрыв бомбы, упавшей всего в пятидесяти ярдах позади, всколыхнул землю. Тело Джо затряслось от удара. Когда Эллиот неловко поднялся на ноги, у него было темно в глазах. Потом зрение медленно прояснилось; он обернулся и увидел на месте своего «максима» глубокую воронку. Джо пошел сам не зная куда. Его правое плечо и вся правая половина тела были теплыми и мокрыми. Посмотрев на свою правую руку, Джо с удивлением увидел, что с кончиков пальцев стекает кровь.

Он прошел еще немного, спотыкаясь о травянистые кочки. А затем над его головой вспыхнула ярко-оранжевая дуга. Мина, выпущенная из траншейного миномета, разорвалась на тысячу смертоносных осколков. Эллиот быстро опустился на колени, но что-то ударило его в голову, причинив страшную, невыносимую боль. Поэтому когда наступила чернота, терявший сознание Джо обрадовался ей.

Колокол звонил каждое утро в четверть седьмого. Потом была часовня, потом завтрак, потом уборка постелей. Без четверти восемь начинался рабочий день. Элен работала в прачечной. Это было большое темное помещение с длинными столами и скамьями. Столы и скамьи нужно было скрести каждый день, пол мыть, пока каменные плиты не становились белыми. В прачечной пахло горячей мыльной водой и содой, а на стенах постоянно оседал пар.