Юлия Морозова: Сад корней

Дошла, положительные менты глючатся.

А ведь положительный. Квадратная челюсть, большие руки (это не субтильный герой романа). Излучает железобетонную уверенность в своей правоте — и ведь, как правило, оказывается правым. Силовик, однако.

Только вот — ненавидит ведь этих, полупрозрачных, всеми фибрами. И переубедить его нельзя никак и ничем — нечисть есть нечисть и ее давить. Аргументы не действуют.

Почему он кажется мне хорошим при всей его кошмарной упертости?

Может потому, что мультики любит?

«Мы живем в мультфильме. В анимешном сериале. Все совпадает — простые и преувеличенные эмоции, несколько сюжетных линий… Это мультик. Чужаки, Машины… неправдоподобный мир. Такого не должно быть! — Ты живешь в этом мире. Как это не должно? — Не должно. Я охотился на них ночами — три года. Они невыносимы. Я дрался с ними. И еще дерево это… — Какое дерево? — Ну на площади: дерево стоит, никогда не замечала? Перед мэрией? Я его в детстве боялся. — Почему? — Мне всегда казалось что оно… живое. И старое очень… всех помнит. Бррр… — А мне оно нравилось всегда. Пахнет весной хорошо. — Пахнет — да. Но оно древнее… чужое совсем. — Решилась положить руку на руку. — Не понимаю… — И не надо».

Осень наступала стремительно и жутковато. Сюжет застопорился. Ночные разговоры таксистов были интересней — ежедневное шоу. После ночной смены мы уезжали на такси, через подсвеченный разными цветами центр и слушали их переговоры:

— Первый, первый, ты где?

— Татьян, куда ехать-то?

— К Вымпелкому заказ.

— Йееехх, прокачу!

— Первый, первый, ты где?

(Тверская, горящая огнями вывесок и безлюдная)

— Татьян, я у арки этой гребаной. Пусть выходят что ли.

— Кто на Марьино? Ребят, кому ближе всего — на Марьино через полчаса?

— Не выходит никто… я уже тут десять минут торчу.

— (с тоской) Первый, первый, ты заснул? Кто на Марьино? Вась, тебе с Орехово?

(Грандиозный ночной Кремль, не темно-красный как днем, а розовый — большая красивая игрушка)

— Не, не поеду, я уже не там…

— Первый!

— А? Я тут, Танюш…

(Наконец родное шоссе)

— Ты спал что ли, первый?

— Не, ну Танюш, ну ты чего?

— Короче, я отсюда нафиг поехал, нету тут никого…

— Ну езжай…

И пишутся стихи в дороге. Так себе стихи, разве что для прозы сойдут.

Итак, сюжет застопорился. Дерево зеленело. Полупрозрачные затевали какую-то кознь, и тревога носилась в городе: в воздухе, напоенном ароматом бензина, скользила вечерами по мокрому от дождя асфальту, отдавалась жаром в висках и короткими ударами сердца. У героини случилась любовь, и она счастливо растворялась в городе, и слушала соловьев ночных сигнализаций, и целовалась на вечерних бульварах. У меня любовь закончилась, и остатки ее першили в горле, сводили горечью скулы. Ночные скользящие машины но ночам говорили на разные голоса:

— Тань, черт тебя подери, куда мне ехать-то?

— Вась, приятного тебе аппетита, но тебе ехать на Островную.

— Кому в Лужники быстрее всех?

— Первый, первый, где ты опять?

— А? Танюх, да тут я, тут! На Сокол еду.

— К казино «Герань» кто едет? Казино «Герань», двадцать минут, кто успевает?

— Ребят, кто к казино? Двадцать минут, казино «Герань».

— Так, казино отменяется, им нужен мерседес. Кто на Алтуфьево через час?

— Тань, они выходят или как? Стою под боулигном!

— Под каким? Их там два.

— Ну епрстс…

…И кружат, кружат ночные дороги. Бульварное, Садовое, третье, МКАД. Два часа ночи. Три часа ночи.

Как много народу не спит в это время: сияет огнями заправка, проносятся мимо круглосуточные палатки с ровными рядами пива и коктейлей за грязноватыми стеклами. Бродят люди в оранжевых жилетах по обочинам дорог. В домах горят окна. Через двери метро видна женщина со шваброй.