Юрий Буйда - Жунгли

По вечерам Варенька любовалась своим телом, разглядывая себя в большом зеркале. Эти плечи, эта маленькая грудь с родинкой у соска, эти гладкие бедра… Божественное тело… И ведьмины глаза ее набухали слезами, когда она медленно проводила пальцем по прекрасной своей груди…

Это были слезы любви.

Цыпа была последней в Чудове, кто узнал о похождениях Вареньки.

Казалось, в городе не осталось ни одного мужчины, который не переспал бы с ее шестнадцатилетней дочерью. Учителя, врачи, милиционеры, бизнесмены… Они были старше Вареньки на десять, двадцать, даже тридцать с лишним лет… Она переспала даже с пьяницей Люминием, который похвалялся тем, что у него член с ногтем… С Люминием!...

Цыпа растерялась. Она не знала, как поступить, что делать с дочерью. Она не понимала, почему Варенька так себя ведет. Рядом не было никого, с кем Цыпа могла бы посоветоваться. Она достала из шкафчика бутылку водки, которую семнадцать лет назад недопил Сергей Однобрюхов, и впервые в жизни надралась.

Когда дочь вернулась домой, Цыпа спросила, с трудом ворочая языком:

- Но с Люминием то зачем, Варенька?

Дочь усмехнулась.

- А тебе-то что?

- И вот так ты хочешь жизнь прожить?

- Жизнь? – Варенька зевнула. – Это у тебя жизнь, а у меня любовь.

Подмигнула матери и высунула язык, с которого вдруг упала капелька розового огня.

В середине августа в Чудове появился Синенький.

Он постучал в дверь и, когда Цыпа открыла, сказал: «Я ваш брат, Цецилия Вениаминовна. Так уж получилось, простите».

Он был высоким, очень тощим, нескладным, узкоголовым, большеухим, с кадыкастой длинной шеей, свиными глазками и жалким ртом, в сиротской рубашке, застегнутую на верхнюю пуговицу, и в каких-то стариковский полосатых штанах. Бледная его кожа отливала синевой. Казалось, что мальчик все время мерзнет и постоянно недоедает.

За чаем с бутербродами Синенький рассказал о том, что его привело в Чудов.

Расставшись с Цыпиной матерью, Вениамин Ценциппер женился на чемпионке Москвы по гребле на каноэ. Вскоре она родила мальчика, которого назвали Валентином. Не прошло и года, как Ценциппер-старший оставил новую семью и уехал в Канаду. Здоровье чемпионки, и без того подорванное анаболиками и тяжелыми родами, не выдержало: она умерла, когда мальчику исполнилось четыре года. Валентин оказался а попечении прабабушки Еннафы, которая происходила из старообрядческой семьи и жила в деревне неподалеку от Нижнего. Перед смертю Еннафа нашла старый адрес Вениамина Ценциппера и отправила мальчика в Чудов, к его сводной сестре.

- Еннафа… - Цыпа покачала головой. – Боже мой, Еннафа… Ну что ж, поживи у нас, а там посмотрим…

- Можно мне еще бутерброд? – робко спросил Синенький.

Цыпа отвела ему комнату внизу, рядом с кухней.

В первый же вечер Синенький повесил на стену иконку, фотографии отца, матери и прабабушки Еннафы, на которую был похож больше, чем на мать.

Он держался ниже травы и тише воды, ничего не просил и не жаловался. Смущался, когда Цыпа звала его к столу. Сталкиваясь в доме с нею или с Варенькой, всякий раз прижимался к стене и шепотом извинялся.

- Насекомое какое-то, - сказала однажды Варенька. – Но неинтересное.

Когда Цыпа обнаружила на чердаке его одежку, тайком постиранную и развешанную для просушки, она пришла в ужас: рубашки, майки, трусы, носки – все было ветхим, дырявым, штопаным-перештопаным. Она выбросила это тряпье в помойку и чуть не силком затащила Синенького в магазин, купила ему одежду и обувь. Она боялась, что он упадет на колени или брякнет какую-нибудь дикость вроде: «Буду благодарен по гроб жизни», - но Синенький просто расплакался.

Синенький был неприятен Цыпе, приниженностью, жалкой угодливостью, некрасивой худобой, болезненной бледностью, бедностью, шепотом, ничтожностью, наконец. Цыпу раздражало само его присутствие в доме, сознание того, что вот там, за стеной, притаилось какое-то существо, из-за которого Цыпа чувствовала себя чужой в собственном доме. Ей было неприятно встречаться с ним в коридоре, звать его к столу, выслушивать его «извините» и «спасибо», и вообще он мешал ей жить прежней жизнью, какой бы эта жизнь ни была. И ещё эта его дурацкая манера обращаться к ней как к матери…

Она открывала книгу – но не читалось, она садилась за фортепьяно – но не игралось.

Однажды она поставила пластинку на проигрыватель, сделала звук погромче и закрыла глаза. А когда открыла, увидела Синенького. Всклокоченный, с выпученными глазами и разинутым ртом, он стоял перед проигрывателем с выражением животного восторга на лице, граничащего с пещерным ужасом, и из носа у него текло. Но не успела Цыпа испугаться, как проигрыватель умолк и Синенький без сил опустился на пол.