Милена Агус - Каменная болезнь. Бестолковая графиня [повести]

В пятидесятом доктора прописали ей лечение на водах. И велели ехать на материк, на самые знаменитые источники, вылечившие стольких людей. Итак, бабушка обновила свое свободное серое пальто на трех пуговицах, подаренное на свадьбу, в котором я видела ее на тех немногих фотографиях, что сохранились с той поры, вышила узоры на двух блузках, сложила все в старый дедушкин чемодан и отплыла на корабле в Чивитавеккья.

Источники находились в ничем не примечательном месте, солнца там и в помине не было, а из окна автобуса, что вез бабушку со станции в гостиницу, видны были только землистого цвета холмы с редкими пучками высокой травы вокруг похожих на привидения деревьев, да и люди в автобусе показались ей больными и бледными. Когда замелькали каштановые рощи и гостиницы, она попросила водителя подсказать ей нужную остановку, а потом долго стояла перед входом в гостиницу, раздумывая, не повернуть ли назад. Все было таким чужим и мрачным под этим затянутым тучами небом, что ей показалось, будто она уже в загробном мире, потому что так выглядеть может только смерть. Но на самом деле гостиница оказалась изысканной, люстры с хрустальными подвесками горели даже днем. В номере она тут же обратила внимание на письменный стол у окна: возможно, именно из-за него она не сбежала отсюда на станцию, потом на корабль — и скорее домой: вот бы дедушка разозлился, и был бы прав. Но у нее никогда не было письменного стола, да и за обеденным особо не посидишь, ведь писала она всегда тайком, на коленках, и прятала тетрадь, едва заслышав чьи-то шаги. На столе стоял пузырек чернил, лежала кожаная папка со стопкой фирменных бланков, ручка с пером и промокательная бумага. И первое, что сделала бабушка, даже не сняв пальто, вытащила из чемодана свою тетрадь и торжественно положила ее на стол, в кожаную папку, потом заперла дверь на ключ, опасаясь, что кто-нибудь случайно войдет и прочтет, что написано в ее тетради, и только потом села на большую двуспальную кровать и стала ждать, когда придет время идти на ужин. В зале было много квадратных столиков, накрытых белыми скатертями из фламандского полотна, белые фарфоровые тарелки, поблескивали приборы и стаканы, а посреди стояла вазочка с цветами, над каждым столиком висела красивая люстра с хрустальными подвесками, и все лампочки были зажжены. Некоторые столики были уже заняты, за ними сидели люди, которые показались ей похожими на души из Чистилища, столь печально бледны были их лица и в такой унылый, хаотичный гул сливались их голоса. Но много мест оставалось свободными, и бабушка села как раз за свободный столик и разложила на остальных трех стульях сумочку, пальто и шерстяную кофту, и когда кто-нибудь проходил мимо, она опускала глаза в надежде, что к ней никто не присоединится. Ей не хотелось ни есть, ни лечиться: она чувствовала, что вылечиться ей все равно не удастся и детей у нее никогда не будет. Дети бывают у нормальных женщин, веселых, без дурных мыслей, у таких, как ее соседки с улицы Сулис. Стоило малышам понять, что они в животе у сумасшедшей, они тут же бежали прочь, как все ее кавалеры.

В зал вошел мужчина с чемоданом: видимо, он только что приехал и даже еще не видел свой номер. Он опирался на костыль, но шагал быстро и легко. Бабушке этот мужчина понравился больше всех ее поклонников, которым она писала пламенные стихи и которых поджидала каждую среду. Вот теперь она убедилась, что не попала в мир иной вместе с другими душами из Чистилища, ведь на том свете такого не бывает.

У Ветерана был убогий чемодан, но одет он был весьма изысканно, и, несмотря на деревянную ногу и костыль, это был очень красивый мужчина. После ужина бабушка прямо с порога своего номера бросилась к столу описывать его во всех деталях, чтобы, не дай бог, не забыть, если им не доведется больше встретиться. Он был высокий, темноволосый, с глубокими глазами и нежной кожей: тонкая шея, сильные длинные руки с большими, по-детски наивными ладонями, пухлый, заметный, несмотря на короткую кудрявую бороду, рот, мягко изогнутый нос.

Несколько дней она наблюдала, сидя за столиком или на веранде, где он курил свои «Национали» без фильтра или читал, а она — вышивала крестиком скучнейшие салфетки. Она всегда ставила свой стул в сторонке, чтобы он не заметил, как зачарованно она разглядывает линию его лба, тонкий нос, беззащитную шею, кудрявые волосы, в которых уже проглядывала седина, щемящую худобу под белоснежной накрахмаленной рубашкой с засученными рукавами, сильные руки и добрые ладони, деревянную ногу, которая угадывалась под штаниной, и старые ботинки, так безупречно начищенные, что у нее просто слезы наворачивались — ведь как достойно выглядело его исстрадавшееся тело, до сих пор удивительно сильное и красивое.