Милена Агус - Каменная болезнь. Бестолковая графиня [повести]

Мужья, сплошь коммунисты, болели за русских, которые 17 января сорок пятого заняли Варшаву, а 28-го были в 150 километрах от Берлина. Союзники между тем в первых числах марта заняли Кёльн, и теперь их наступление и отступление немцев, по словам Черчилля, было уже не за горами. В конце марта Паттон и Монтгомери форсировали Рейн и прогнали вконец растерявшихся немцев.

В день рожденья дедушки, 13 мая, война уже закончилась, и все были счастливы, но бабушке до всех этих наступлений и отступлений, побед и поражений дела было мало. В городе не было воды, канализации, электричества, и даже есть было нечего, если не считать американских супов, а то, что удавалось найти, подорожало процентов на тридцать, но соседки, когда встречались за мытьем посуды, смеялись по любому sciollorio, [13] «Пустяк». и даже когда шли в своих перелицованных платьях к обедне — три впереди, три сзади — в церковь Сант-Антонио или Санта-Розалия, или к Капуцинам, смеялись всю дорогу. Бабушка говорила мало, но с соседками не разлучалась. Дни пролетали быстро, и ей нравилось, что в Кальяри соседки так легко относятся к жизни, не то что в деревне, и если что не так, они только рукой махали:

— Ма bbai! [14] «Да ладно!»

Если, например, падала и разбивалась тарелка, они, хоть и были совсем нищими, только пожимали плечами и собирали осколки. В глубине души им нравилось, что они бедны — лучше так, а то многие кальярцы подкопили деньжонок за время войны, разжились на чужом горе, торгуя на черном рынке или занимаясь мародерством и обворовывая законных хозяев. Да и потом, они же живы, mi naras nudda ! [15] «Что и говорить!» Бабушка считала, что все это благодаря морю, голубому небу и бескрайним просторам, которые открываются с бастионов, когда мистраль разгоняет облака: тут уж твоя собственная жизнь кажется такой ничтожной.

Она никогда не высказывала эти свои, скажем так, поэтические мысли, боялась, что соседки тоже примут ее за сумасшедшую. Просто записывала в черную тетрадь с красным корешком, которую потом прятала в ящик, где хранила конверты с деньгами: «Еда», «Лекарства», «Квартплата».

Однажды вечером дед, прежде чем усесться в расшатанное кресло у окна, выходившего во двор-колодец, достал из своего старого чемодана трубку, вытащил из кармана только что купленный пакетик табака и закурил, впервые с мая сорок третьего. Бабушка придвинула скамеечку и, сев на нее, стала на него смотреть.

— Так вы курите трубку. Я никогда не видела, чтобы кто-то курил трубку.

Все время, пока он курил, они молчали. А потом она сказала ему:

— Хватит тратить деньги на женщин из дома терпимости. Лучше покупайте на них табак, курите и расслабляйтесь. Объясните мне, что вы делаете с этими женщинами, и я заменю вам их.

Во времена улицы Сулис почечные колики мучили ее так ужасно, что казалось, она может и умереть. И конечно, именно поэтому ей не удавалось родить ребенка даже теперь, когда они наконец-то накопили немного денег и время от времени наведывались на улицу Манно взглянуть, во что она превратилась: именно там они надеялись вновь построить себе дом, и потому экономили, как могли. Особенно им нравилось смотреть на огромную воронку, когда бабушка в очередной раз беременела, но из-за этих камней, что засели у нее внутри, радость неизменно оборачивалась болью и кровью, которой она заливала все вокруг.

До сорок седьмого был голод. Бабушка вспоминала, какой счастливой она возвращалась из поездки в деревню, с полными сумками продуктов, бегом поднималась по лестнице, входила на кухню, где вечно пахло капустой: кухня плохо проветривалась из-за двора-колодца, и выкладывала на мраморный стол два каравая сардского хлеба, civràxiu, [16] «Домашние макароны». сыр, яйца и курицу для супа. И пахло от всего этого так чудесно, что уже не чувствовался запах капусты, и соседки радостно встречали ее и говорили, что красота ее — это от доброго сердца.

И тогда она была счастлива, хотя и без любви, счастлива житейскими радостями, только они с дедом по-прежнему спали на разных краях кровати, стараясь не задеть друг друга, и говорили: «Доброй вам ночи» — «И вам того же», и дед не прикасался к ней, за исключением тех моментов, когда она оказывала ему «услуги» проститутки из дома терпимости.

И как же она радовалась, когда дед после этих «услуг» раскуривал трубку прямо в постели, вид у него был такой довольный, а бабушка смотрела на него со своего края кровати и даже иногда улыбалась ему, и тогда он говорил: «Тебе смешно?». Но только больше не добавлял ни слова и не притягивал к себе, а держался на расстоянии. Бабушка все удивлялась, что за странная штука любовь: уж если нет ее, то не помогает ни постель, ни благородство, ни добрые дела, просто удивительно, что именно любовь, важнее которой нет ничего на свете, не заманишь, хоть из кожи вон лезь.