Александр Войнов - Мне нравится все то, что принадлежит другим

Быкголова сразу же откомандировал "Пуголовка" в город за фельдшером.

– И пусть не засиживается,- напутствовал он посыльного, вручая на дорогу бублик. – Скажи, мол, оперативник пострадал, при исполнении. Ранение в руку. – Указал взглядом на замотанную не совсем свежим вафельным полотенцем ладонь Никанора. И, понизив голос, добавил:

– Заслуженный чекист… Участвовал в ликвидации самого…

Как иллюстрацию к сказанному поднял вверх два волосатых пальца. Кат неодобрительно заворочался в постели, дотянулся до стоящего на тумбочке графина с водой, и, судорожно дернув острым кадыком, сделал несколько глотков.

– Лишнее сказал, Степа. Пить надо меньше. Хватит меня расхваливать. Как будто речь держишь на моих похоронах. Рановато. Поживу еще… Врагам на злобу. И еще помочусь на их могилах, – недовольно прервал гостя Никанор и, глядя в упор на Левшу, добавил:

– Он парень бойкий. Сам найдет, что сказать.

Левша сгрыз с бублика мак, спрятал в карман и отправился за фельдшером.

Худенький старичок фельдшер нервно поправил очки с круглыми, выпуклыми линзами, придающими его лицу удивительное сходство с ночным филином. Недовольно принюхиваясь к резкому запаху скипидара, медик внимательно обследовал больного и констатировал:

– Крупозное воспаление легких. Рекомендую постельный режим. И три раза на день пенициллин. Без него не обойтись.

Фельдшер выписал рецепт, размотал Никанорову ладонь и, поморщившись, с язвительной улыбкой, добавил:

– А рана на руке неглубокая. Жизни пациента ничего не угрожает. Достаточно будет помазать зеленкой.

Никанор перевернулся на бок, выставил из под одеяла жилистую руку, и, сжав ладонь в кулак, помахал перед носом у эскулапа.

– Ты, клистир, продери очи и не особо иронизируй. Сам вижу: не рана это, а царапина. На мне ран нет и быть не может. Я ни пули, ни ножа не страшусь. Заговор на мне, проклятие. И какая смерть мне суждена – знаю. Так что сделал дело и будь здоров.

Предложение не пришлось повторять дважды. "Клистир" накинул пальто, наспех обмотал горло вязаным шарфом и, подхватив под мышку саквояж, с такой силой хлопнул дверью, как будто хотел заколотить её навсегда.

Левша стал ежедневно заходить к Катсецкому. Никанор еще месяц пролежал в постели, и ему была необходима помощь. Левша мотался в город за продуктами и лекарствами, мыл полы и топил углем печку так, что чугунные конфорки раскалялись докрасна. Уголь, который Никанор получал на ведомственном складе, был большими кусками и матово блестел на солнце. Левше, прежде чем засыпать печь, долго приходилось крошить его ломом. С того времени стало теплей и у них с матерью.

– "Антрацит", – с уважением говорила она, засыпая в печку ведро Никанорового угля. Не то, что наш курной "орешек", пополам с пылью.

Несколько раз приходил Быкголова, приносил продукты и рассказывал тюремные новости и анекдоты. Столкнувшись в дверях с Левшой, он хлопнул его по плечу и пробасил:

– Молодец. Не доведи Бог, попадешь ко мне на корпус, подберу лучшую хату. С ворами сидеть будешь.

– Типун тебе на язык, – зло одернул корпусного Никанор. – Хотя ни от чего зарекаться нельзя.

Каждый день из тюремной медсанчасти к Катсецкому приходила медсестра и колола пенициллин. Была она среднего роста, чуть полнее, чем бы ей хотелось, вся в веснушках, и поминутно улыбалась. Левша улыбался в ответ, грел на печке воду, сливал над ведром, когда она мыла руки, помогал кипятить шприцы и вился около нее как уж.

Никанор исподволь наблюдал за стараниями Левши и хитро ухмылялся. Когда медсестра, попрощавшись, уходила, его масленый взгляд провожал ее до самых дверей и словно увязал в темноте коридора, где постепенно затихали ее шаги.

– Правильно мыслишь, казак. Эту конопатую не плохо бы пригласить на собеседование. Нашему брату без женского внимания никак не годится. Природа всегда возьмет верх. Я хоть и не первой молодости, но постоянно об этом думаю. В мире всем движет любовь и голод. Все остальное прах и суета.

Несмотря на разницу в возрасте и жизненном опыте, их взгляды на силу любви и голода совпадали, но Левша на первое место поставил бы голод. На пустой желудок ему не думалось ни о чем, кроме еды. Но он не возражал Никанору, а молчаливо слушал, ожидая, когда за этими общими философскими рассуждениями последуют конкретные выводы и советы.

– А ты-то сам, отчего бобылем живешь? – спросил Левша собеседника.

– Я свое отжил. Была как-то у меня семья. И жили мы, вроде, ладно. Не хуже других. Но видать у всего есть свой срок. И всему свое время,- Никанор надолго замолчал, думая о чем-то своем. – Я так гадаю, что все дело было в березе. Росла у нас на меже береза, а соседка все пристает – сруби, да сруби. Казалось ей, что во время бури упадет береза и крышу ей снесет. А у меня рука на это дерево не поднималась. Много лет я с этой каргой не ладил из-за березы, так она стала поливать березу рассолом из бочки с огурцами. Береза засохла, а старухин сын и срубил ее под корень. Как раз на то время семья моя и распалась, как будто душа ее в березе жила. Но я ни о чем не жалею. Всему свой час.