Андрей Цаплиенко - Экватор. Черный цвет & Белый цвет

Как только автомобиль тронулся с места, под потолком в полуразбитом плафоне зажглась полуслепая лампочка, видимо, контакт сработал от удара. Девушка за рулем выругалась и попыталась ее выключить. У нее ничего не вышло. Некоторое время нам пришлось ехать с подсветкой.

Мы миновали блок-пост. До нужного поворота было минут пятнадцать езды, не больше. Девушки молча следили за дорогой. Одна, вцепившись в руль, поджала губы и, не мигая, уставилась в лобовое стекло. Другая то и дело вертела головой по сторонам.

Когда доехали до поворота, машина резко остановилась. Подруги выскочили на обочину. Я думал, что они будут переодеваться. Но ошибся. Девушки исчезли в темноте и через несколько секунд я их увидел вновь. У них в руках были автоматы.

Оружие в их руках выглядело еще более странно. Я понял, в чем дело. Эти «калашниковы» как-то не вязались с красными платьями, которые все еще оставались на девушках. Времени на переодевания не было, и мои спутницы решили продолжить карнавал. «Кто поведет?» — спросил я главную. Та ткнула пальцем себе в грудь и сунула мне в руки автомат. Я замотал головой и быстро бросил его назад девушке, постаравшись придать своему лицу выражение оскорбленной невинности, словно она предложила мне подержать кобру. Она пожала плечами: «Нау драйв.»

Машину подбрасывало на ухабах. Я не гнал, но старался не сбрасывать скорость. Глянув в зеркало заднего вида, я заметил, что плосконосая покусывает губы, а потом облизывает их языком. Казалось, что от волнения она не контролирует силу этого покусывания. У нее на нижней губе появился даже кровавый след от зубов. Ее глаза встретились с моими, и она тут же отвернула голову в сторону.

Ее профиль вполне годился для революционных плакатов времен Гражданской войны в Испании, которые рисовали великие живописцы прошлого века, сидя в соседней безопасной Франции. Там их разрывало между любовью к революции и любовью к абсенту. Сейчас плосконосая выглядела одновременно наивной и жестокой, как сама революция. Ее лицо во время движения то и дело наполовину оказывалось в тени. Но глаза оставались освещенными тусклой лампочкой. Их влажная чернота блестела одержимостью и силой. Как у заядлого кокаиниста. А, может быть, это так причудливо падал свет лампочки под потолком «тойоты». Такие девушки, подумал я, как правило, потом становятся символами великого прошлого. Но их настоящее обычно взвешивается на исторических весах, на одной чаше которых написано «победа», а на другой «смерть». И когда вот таких революционных Марианн однажды начинают ваять в камне, то кажется, что именно так они выглядят лучше всего. Наиболее естественно. Хотя это наглое вранье пропагандистов. Те, кто говорит, что такие женщины созданы для подвига, просто врут. Я-то знаю наверняка, что у них очень здорово получается любить в свое удовольствие. Плосконосая революционерка с легкостью доказала это в гостинице.

Хотя, доказала кому? Она просто получила на время мужчину, которого пришлось разделить с подругой. Причем сделала она это не оттого, что была развратна, а, скорее даже, из альтруистических соображений. Она понимала, что для ее товарки, которая была явно рангом чуть повыше, секс это тоже редкое и почти недоступное удовольствие. Революция влезла в их мозги, но она захватила и все остальное. Тело, душу, желания. И вот она, анархия забытых чувств, прорвалась наружу через меня, как нефть через металлическую трубу. Ну, а теперь, когда пар спущен, можно вернуться и на войну. К основной работе.

Она не заставила долго себя ждать.

В черноте зеркала заднего вида мелькнули два огонька, словно глаза ночного животного. В глаза мне ударила вспышка света, отраженного стеклом. Я повернул руль, следуя колее, которая постоянно меняла свое направление. Огоньки исчезли. Но через минуту появились вновь. За нами ехала машина. Я не знал, случайный ли это попутчик или же погоня, и на всякий случай посильнее нажал на газ. «Тойоту» тряхнуло на ухабе. Огни фар в зеркале дрогнули, но не сдались. У машины у нас на хвосте скоростные показатели были явно выше.

Я отчетливо слышал звук мотора. Это был мощный движок литра на три, достаточно хороший и для бездорожья, и для города. В городе он бы нас настиг за считанные секунды. А в джунглях мощность не главное. У нашей старой «тойоты» все еще были шансы уйти от погони.

Мои спутницы, ни слова не говоря, почти одновременно передернули затворы автоматов. «Клинг!» — зазвенел «калашников» на соседнем сидении. Спросил своего железного товарища: «Готов?» «Клинг-клинг!» — спокойно ответил его собрат из-за моей спины. Плосконосая, как мне показалось, перестала нервничать. Чувство ожидания опасности она переносила гораздо тяжелее, чем саму опасность. Опасность глядела на нас двумя острыми огоньками, которые с каждой минутой приближались все ближе и ближе. Я понимал — вероятность того, что незнакомая машина случайно оказалась на одной дороге с нами, была настолько смехотворна, что следует приготовиться к драке. Вопрос только, с кем драться? Это могли быть военные. Часовой на чек-пойнте очнулся от своей привычной летаргии, вспомнив что-либо такое о нашей машине, что вызвало в нем подозрение. Но хуже всего, если на хвосте у нас парамилитарес. Эти ребята, которых обычно нанимали крупные наркоторговцы для охраны своего бизнеса, рассматривали ФАРК как естественных конкурентов и не знали жалости ни к партизанам, ни к тем, кто их поддерживал. Если в первом случае у нас был выбор — смерть в перестрелке или плен и пожизненное заключение, то во втором выбора не было. Или мы, или они. Но что могли сделать мы, две девчонки с «калашниковыми» и я с двумя миллионами в грязной спортивной сумке.