Пауло Коэльо - Победитель остается один

И в такие минуты я чувствую себя самым неблагодарным существом на свете. У меня есть поклонники, а я уже еле выношу их. Меня приглашают на самые престижные, самые завидные праздники, а мне хочется сразу уйти оттуда, вернуться домой и посидеть в тишине с хорошей книгой. Люди награждают меня премиями, вручают призы, делают все ради того, чтобы я был счастлив, а я не ощущаю ничего, кроме усталости и досады, потому что мне кажется – я не заслужил этого, не заслужил, ибо я не достоин своего успеха. Понимаешь?

На долю секунды Габриэлу охватывает жалость к человеку, сидящему рядом: она представляет, сколько раз в году он должен появляться на каких-то празднествах, где у него будут просить автограф или позволения сфотографироваться рядом или рассказать какую-нибудь абсолютно неинтересную ему чушь, (которую надо внимательно выслушать или по крайней мере сделать заинтересованный вид), предлагать ему участие в новом проекте, доводить его до бешенства классическим «Вы меня не помните?», совать ему свои телефоны, умоляя сказать хоть одно словечко жене, сестре, сыну. А он должен быть всегда весел, всегда контактен, вежлив и благорасположен, как подобает настоящему, первоклассному профессионалу.

– Понимаешь?

– Понимаю. Но знаешь – я готова ко всем этим неприятностям, что были у тебя, однако отдаю себе отчет, что мне еще очень до них далеко.

Еще четыре лимузина – и они будут у цели. Водитель просит приготовиться. Звезда, опустив с потолка маленькое зеркало, поправляет галстук, а Габриэла – прическу. Девушке уже виден кусочек красной ковровой дорожки, хотя сама лестница пока вне поля зрения. Царившая вокруг истерика унялась – теперь у каждого, кто стоит в толпе, висит на шее аккредитация с фотографией: они разговаривают друг с другом и не обращают ни малейшего внимания на тех, кто подъезжает в лимузинах, потому что устали уже на это реагировать.

Еще две машины. Слева от Габриэлы появляются ступени помоста. Люди в строгих костюмах и при галстуках открывают дверцы; суровые металлические барьеры сменились бархатными шнурами, продернутыми через столбики из бронзы и дерева.

– Черт! – вскрикивает вдруг Звезда, так что Габриэла пугается. – Черт! Ты только посмотри, кто там! Погляди, кто сейчас выходит из машины.

Габриэла видит кинодиву в платье от Хамида Хусейна: она только что ступила на красный ковер. Звезда смотрит в противоположную от Дворца конгрессов сторону, и Габриэла, проследив его взгляд, видит нечто совершенно неожиданное для себя. Живая человеческая стена почти трехметровой высоты беспрерывно вспыхивает блицами фотокамер.

– Она смотрит не туда… – с облегчением произносит Звезда, вмиг растеряв весь свой шарм, и мягкость, и озабоченность вопросами бытия. – Это же не аккредитованные журналисты, второй сорт, мелкие газетенки.

– А почему «черт!»?

Звезде не удается скрыть раздражение. Перед ними – последний лимузин.

– Ты что, сама не понимаешь? С луны свалилась? Мы с тобой вступили бы на ковер, а все объективы аккредитованных репортеров, стоящих как раз посередине, были бы направлены на нее! – И приказывает шоферу: – Сбавьте скорость!

Но тот показывает на одного из распорядителей, который знаками дает понять: двигайся поживей, не задерживай.

Звезда глубоко вздыхает – нет, сегодня явно не его день. И зачем ни с того ни с сего он вздумал излить душу начинающей актриске, оказавшейся с ним рядом? Хотя его и вправду тяготит жизнь, которую приходится вести, однако при этом он ничего другого и вообразить себе не может.

– Не спеши, – наставляет он Габриэлу. – Надо постараться пробыть у подножия лестницы как можно дольше. Нужен изрядный промежуток времени между этой дамочкой и нами.

Под дамочкой он разумеет кинодиву.

Пара, выходящая из предыдущей машины, не привлекает к себе, похоже, особенного внимания, хотя люди эти – явно не последнего разбора, ибо никому еще не удавалось оказаться на первой ступеньке каннской лестницы, не покорив сначала многие и многие вершины.

Звезда немного успокаивается, но теперь в свою очередь напряжена Габриэла, которая не очень-то представляет, как себя вести. Ладони ее становятся влажными. Прижимая к боку набитую бумагой сумочку, она глубоко вздыхает и шепчет молитву.

– Не торопись, – повторяет Звезда. – И не жмись ко мне, держись чуть поодаль.

Лимузин останавливается. Обе дверцы распахиваются.

В этот миг чудовищный многоголосый крик, заполняя, кажется, всю Вселенную, со всех сторон обрушивается на Габриэлу, и она только сейчас понимает, что из-за превосходной звукоизоляции салона ничего не слышала раньше. Звезда выходит из машины, сияя ослепительной улыбкой, словно две минуты назад ничего и не было, словно не звучали его горькие признания, очень похожие на правду, а он был и остается центром мироздания. Этот человек не в ладу с самим собой, со своим прошлым, со своей средой, но не может сделать ни шагу назад.