Иван Дроздов - Шальные миллионы

— Представь себе, ничем не похож на злодея. Напротив, кроток и мил, белокур, синеглаз. Славится дьявольски изобретательным умом. Какой-то магнат американский после встречи с ним в Москве звал его к себе, предлагал фантастическое содержание, на что Малыш ему сказал: «Благодарю, сэр, но как раз такое предложение я хотел сделать вам». И еще добавил: «Я русский, мое место в России».

Малыш окончил финансовый институт, работал в банке, а сейчас он и сам глава целой группы коммерческих банков. Ивановский банк тоже входит в систему Малыша. Над входом в эту квартиру вывеска: «Филиал Московского коммерческого банка «Садко»». Малыш любит русские названия. Он вроде бы патриот и частенько своим помощникам говорит: «Вы, шакалы, разграбили Россию, а я работаю на ее возрождение». Шакалы смеются, но однажды одного из них он ударил по лицу, и с тех пор шакалы слушают его с серьезным видом, и никто не может понять, что же это за человек их Малыш. Иванов тоже его не знает и — боится. Однажды о Малыше он сказал: «Бешеношвили». Я спросила, что это значит. Он ответил: «Обыкновенно, — бешеный!»

— Если Иванову миллиарды свалились с неба, а сейчас умножаются его гешефтманами, то Малыш свои дела проворачивает сам. Он дьявол, злой гений.

…Шум в гостиной нарастал, включили музыку, — ужасную, сатанинскую. Видно, уж много собралось людей, но выходить к ним Анне не хотелось. И, к счастью, ее не звали.

Погасила люстру, включила торшер у кресла, — света стало меньше, и комната казалась еще таинственней.

Подошла к окну, потрогала рукой стену возле рамы, обои были из шелковой ткани. «Это, наверное, и есть штофные обои. И орнамент явно восточный, видно, индийский или иранский. Мало у меня знаний, — думала Анюта, — вот и рисунок распознать не могу, — чей? Из какой страны?..»

Из-за крыш домов вонзалась в небо игла Петропавловской крепости, во дворе при свете льющихся из окон огней играли дети. Дворик ухожен, обсажен деревьями, под окнами много автомобилей. «Вот жизнь городская, — вяло текли мысли, — дети с младенчества не видят полей, лесов, не знают, как широко и вольно катит под луной свои воды батюшка-Дон и как луна, воспламеняя блеском холодного серебра дорогу, стелет ее с того берега к ней на хутор».

И снова задавалась вопросом: «Хорошо ли сделала, сменив свою прежнюю жизнь на нынешнюю, городскую?..» Вопрос не мучил, не давил, — являлся как бы машинально. В Питере ей открылся мир большой жизни, здесь все под стать ее самым смелым мечтаниям: гордый своим величием град Петра, его люди, дворцы, Нева… Ее лишь тревожило и томило неведомое, тайное и, главное, неподвластное ей течение всех обстоятельств.

Одно утешает: и Костя рядом, и Нина, а теперь вот и Сергей. Старрок на днях позвонил ему, поздравил с присвоением очередного звания, — он теперь майор и так же, как и Костя, назначен частным детективом. У него с Костей все больше общих тайн, даже от нее, Анюты. Тайны дразнят разум, — Анюте хочется все знать, она тоже в их игре, ей на днях снова предлагали работать в милиции, и погоны офицерские, но она отказалась. Берегла свободу, независимость, — и были моменты, когда бы очень хотелось выйти из этой игры, снова «втиснуть» себя в писательский режим.

Смотрела во двор и в каждом мужчине искала Костю. Поймав себя на этой мысли, улыбнулась. Отношения с Костей тоже непросты. Стремление друг к другу, а может быть, и зарождающаяся любовь. С ее стороны трепетная, с привкусом боли и тревоги. Наверное, такою бывает любовь материнская. Но ведь опять та же ситуация, — он женат. Неужели это ее крест?

Не слышала, как открылась дверь и на пороге появилась Нина с молодым человеком. На круглом луноподобном лице его блуждала неуместная радостная улыбка. Ему было лет двадцать шесть, но, казалось, он моложе. «Шалопай какой-то», — подумала Анна.

Она сидела в кресле под торшером, а Шалопай вялым ленивым шагом пересекал ковер, и теперь уже Анна хорошо видела его широко раскрытые немигающие глаза. Он шел и будто удивлялся: «Как это такое диво тут очутилось?»

— Ай-яй! Такая красота, а вы ее прячете. Нехорошо, не прощу Иванову.

Банальная фамильярность смутила Анну, она хотела было встать, приготовиться к обороне, но продолжала сидеть. И когда Шалопай хотел погладить ее волосы, отвела его руку, негромко, но властно проговорила:

— Садитесь, сударь!

И показала на кресло по ту сторону торшера.

Опустился в кресло, не сводя глаз с Анны. А Нина, преодолев минутную растерянность, с несвойственной для нее робостью представила: