Александр Шаргородский - Колокольня Кваренги - рассказы

— У соседа был обыск вкуснее, — заметил он, облизываясь.

У папы от такого обилия шапок закружилась голова. Уши у него были отморожены, шапки нигде он купить не мог и ходил в синем берете.

— Продайте одну, — попросил он.

— Пять лет хочешь? — поинтересовался Парасюк.

Уполномоченный напялил на себя шапку и начал ждать. Загребский, естественно, не появился. Мы были уверены, что он уже в бегах. Парасюк начал разглядывать картину, долго по слогам читал фамилию:

— Ай-ва-зов-ский… Наверное, еврей…

Потом он снова сел, обложил себя шапками:

— Что-то здесь холодновато…

Он долго молчал, потом мудро заметил:

— Думаю, он прячется у Айвазовского…

В городе оказалось шесть Айвазовских. У них были проведены обыски. Загребского не обнаружили…

Назавтра к нам заглянула дворничиха:

— Вы, кажется, хотели купить шапку? — спросила она. — Выбирайте!

Под тулупом у нее висело семь лисьих ушанок.

Вместо исчезнувших жильцов в квартире появились новые. В комнату Вадима Ильича въехал милиционер с супругой. Выпив, он регулярно обещал папе его арестовать. Супруга его появлялась на кухне с револьвером.

— Освободите немедленно конфорку! — кричала она моей маме. — Не то — перестреляю.

Мама послушно снимала жаркое.

С пистолетом она ломилась и в туалет.

— Выходите, не то перестреляю!

Мы выскакивали, придерживая штаны…

Вместо Загребского поселился боксер. Он числился токарем на заводе «Электросила», но целый день сидел дома и тренировался, повесив в коридоре боксерскую грушу.

Частенько он промахивался и ставил синяки, — то мне, то маме.

Наконец, послал в нокаут папу.

— Раз, два, три, — начал он считать, встав над ним, как рефери на ринге.

Папа встал на 1296-ом…

Ходил боксер по квартире на руках, в синих трусах, все у него оттуда вываливалось.

— Я весь дрожу, едва завижу ринг! — задорно, пел он.

За Самсоном не приходили.

— Что ты хочешь, — говорил папа, — он снабжает тех, кто приходит.

Вечерами Самсон, боксер и милиционер собирались на кухне и пили.

— Что вы хотите, — неслось оттуда, — евреи не воевали…

Я смотрел в окно, на освещенные окна, и на душе моей было печально.

И вдруг меня озарило.

Однажды вечером, перед тем, как Самсон должен был вернуться с работы, я проник в его комнату и зажег свет. Я даже специально купил новую мощную лампу в 200 свечей, ввинтил ее и включил. Комната пылала, как пожар. Я спрятался за занавеской и стал ждать. Вскоре на углу появился Самсон и бросил свой взгляд на окно. Я видел, как морда его стала белой. Он бросил в урну портфель и побежал. Он бежал быстро, как заяц, и радость переполняла меня. Я видел, как он лавировал среди людей, сбивал их, и нервный смех содрогал мое мальчишеское тело. Наконец, он нырнул в парадную и пропал.

На сорок два года.

Сорок два года я ничего не слышал о нем. Никто не понимал, почему он исчез — ведь за ним не приходили. И ни одному человеку в мире я не рассказывал про то, что совершил.

Потому что и про «день победы» не знал ни один человек…

Через сорок два года на улице Гордона в Тель-Авиве, возле моря, напротив гостиницы «Рамада» ко мне подошел неопрятный старик.

— Бекр тов, — произнес он, — доллары есть? Выгодно меняю.

И он показал толстую пачку шекелей.

— Я тебе не банк! Сто долларов — 240 шекелей. Кто тебе еще так даст?

Я взглянул на него. Это был Самсон.

— Руссит? — спросил он. — Оле хадаш?

— Нет, — ответил я, — никогда там не бывал. А вы?

— Из России, — вздохнул он, — еврей из России. Вы знаете, что это такое?

— Догадываюсь.

— Майн гот, что я только ни пережил, — сказал старик, — погромы, голод, войну. Я командовал танковым батальоном, спасал евреев Литвы, Белоруссии, вся эта грудь была в орденах.

— А потом? — спросил я.

— Потом? Дошел до Берлина, вернулся домой.

— Где вы жили?

— В Ленинграде. Слышали?

— Краем уха.

— После войны там был дикий антисемитизм. Я был крупный адвокат, бесплатно защищал евреев. Меня выгнали с работы. Я занимался сионистской деятельностью — преподавал иврит, переправлял людей в Эрец. Вскоре за мной пришли. Меня продали соседи — гоим, ворье. Один пер шоколад, другой шапки. Юдофоб на юдофобе! Меня хотели арестовать.

— Ну, и…? — спросил я.

— Бежал. Я увидел свет в окне и тени за занавеской — и все понял. Аидише копф, — он постучал по своей голове. — Пятнадцать лет я скитался — Сибирь, Дальний Восток, Украина. Через Польшу бежал в Израиль. И тут… Вы видите, чем я тут вынужден заниматься?! Я, боевой офицер, грудь в орденах! Но кого здесь интересуют мои бывшие заслуги!