Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

Безусловно, Илья относится к ТТнамного лучше, чем недалекие и косные Пирог с Шалимаром; и этому есть свое объяснение. Жизнь Ильи (прошлая, настоящая и будущая) исполнена страдания, он страшно одинок. И то, что Елизавета довольно часто и беспорядочно мельтешит у него перед глазами, ничего не меняет. ТТже знает об одиночестве все, она умеет объяснять его, умеет классифицировать. Она знает о множестве других вещей (а если не знает, то догадывается) — так как после этого не относиться к ней превосходно? Vortrefflich, ausgezeichnet.

— …Бинго! А как ты догадался, что это она?

— Чего же тут догадываться… И так все ясно.

— А про Пугачиху и ее дочку ты сказал просто так?

— Конечно.

— И ты с самого начала знал, что это ТТ?

— Конечно.

— Из-за Дженис? Из-за того, что она ей очень нравится?

— Из-за Дженис. Но когда-то она говорила о Дженис то же, что и ты. Про распухшую голову и про звон в ушах.

— Когда это она говорила?

— Не помню. Наверное, до того, как стала известной. Она много чего наговорила до того, как стала известной. И наделала тоже. Так что тебе совершенно необязательно любить Дженис, чтобы понять ТТ. И вообще не нужно никого любить, чтобы ее понять.

Опять Илья подсовывает ей ложную систему координат. Воспользовался ночью и туманом и быстренько сменил «WET РAINT!»на «DO NОТ FEED THE ANIMALS!», [18] Кормить зверей воспрещается! (англ.) — а зверь, конечно же, ТТ, странное, диковинное животное на манер броненосца. Ничего особенного Илья вроде не сказал, а неприятный осадок остался. Он как будто хочет упрекнуть ТТв чем-то недостойном и мутном. Как если бы она выдавала себя за новое воплощение трагической героини фильма «Без крыши, вне закона». Как же, как же — несчастная бродяжка идет по дороге, в кармане — ни сантима, пальцы скрючило от холода, под куртку задувает, и ни одна сволочь в радиусе двадцати лье не пустит ее на порог. А следом за ней, стараясь не попасть в кадр, ползет трейлер с личным поваром, личным массажистом, личным инструктором по йоге, двумя психоаналитиками, тремя парикмахершами, пятью адвокатами, контрактом со студией «Парамаунт» и сейфом с кучей бабла.

Она не та, за кого себя выдает, написано на боку трейлера.

Не та.

А не пошел бы ты подальше, Илья? Поезжайте на лыжах в п…ду, как выражается Праматерь.

— Меня прет от ее музыки. Это объективно хорошая музыка. Скажешь, нет?

— Объективно — да, — вынужден признать Илья.

— И слова. Она находит самые нужные. Те, что необходимы тебе здесь и сейчас. Скажешь, нет?

— Объективно — да.

— И вообще она — просто супер!

— Возможно.

— А на то, какой она там была когда-то, мне насрать. Ты и сам когда-то был другим. И тоже много чего наговорил и наделал. Разве не так?

— Так. Все так. Ты права.

Все же и в абсолютной честности есть свои преимущества.

…Больше они не говорили о ТТ.

Никогда, вплоть до смерти Ильи. Сначала Елизавета надеялась, что это произойдет в отдаленном будущем, потом — что этого не произойдет вообще. Ведь приспособился же он к своему нынешнему существованию, к своей худобе, к закупоренным окнам, к отсутствию медикаментов, способных хоть как-то поддержать его разрушенную иммунную систему.

То, что особенно напрягает Елизавету: у Ильи часто идет носом кровь. Самая обычная, ярко-красная, а не странная и вонючая, как она, идиотка, предполагала.

Стоит только Елизавете увидеть тонкий ручеек под носом у Ильи, как руки у нее начинают трястись, а лоб покрывается испариной. Пользы от соцработника Гейнзе в эти секунды немного, но Илья справляется сам: слегка запрокидывает голову и один за другим подносит к лицу бумажные платки. Минут пять Елизавета проводит в тягостном ожидании, закусив губы и малодушно зажмурив глаза. Она открывает их только после того, как Илья говорит:

— Кажется, все нормально.

Кажется, я сука. Ничтожная, трусливая тварь, отдается эхом в Елизаветиной голове. И, вздохнув, она идет выбрасывать испачканные платки в мусорное ведро.

По прошествии нескольких месяцев общения она знает об Илье не больше, чем узнала когда-то давно от Праматери. Как бы ни пыталась Елизавета приблизиться к двери, ведущей в его прошлое, — она всегда оказывается закрытой. И не просто на допотопный и хлипкий английский замок — на несколько засовов и щеколд. А чтобы ни у кого не возникало соблазна подергать за ручку, она еще и опечатана, обклеена желтыми полицейскими лентами и обложена тонной взрывчатки, провода от которой тянутся к детонатору.