Сергей Алексеев - Золотой капитан (Растрата)

— Ты, Илья, покупать меня собрался, что ли? Глядишь, будто я конь на базаре. Смотри, я дорого стою!

«Знаю я, знаю… — думал Илья, вспоминая погибшего пилота, — давно знаю…»

Вычищенные и отстиранные брюки Ильи висели у печки и слегка воняли бензином. Остальные принадлежности костюма были опять тщательно выглажены и висели на вешалке в шкафу. Илья подумывал, как бы переодеться и войти в Совречку при параде, но сдерживали непросохшие брюки. Утром, решил Илья, пусть знают наших!

Выпили спирту, закусили хорошо, и Рогожникова опять потянуло на разговоры.

— Ну, — сказал он торжественно и приобнял Васю Типсина, — готовься, брат, в капитаны! Придем из рейса — сдам тебе самоходку.

— Без сопливых склизко, — бухнул Типсин, прожевывая остатки зажаренного гуся. — Мне еще перед рейсом начальник сказал. Вызвал и говорит: «Ну, Василий Егорович, готовься в капитаны! Как Илюху посадят — прими „Золотую“. — „Да я чо, я приму…“

— Как это?.. — растерялся Илья. — Он вроде на стороне искал?

— Так что я в этом рейсе на стажировке, — продолжал рулевой — На обратном пути пойду за капитана.

«Вот оно что-о! — протянул про себя Рогожников. — Значит, меня как бы сняли уже. Я, выходит, и не капитан, а так, пассажир, что ли… Хожу, Ваську проверяю, указания даю. Двигатель, редуктор.

… Ну что делать? Правильно сняли. Пусть Васька берется, привыкает. Хорошо, что он, а то отдали бы «Золотую» какому-нибудь пропойце…»

— Вот тебе, Саш, новый капитан! — вяло улыбнулся Рогожников. — Теперь с ним в будущую весну поплывешь…

Сказал, а у самого внутри что-то защипало, заныло: начались потери-то! Еще суда не было, а самоходка из рук уходит. Дальше-то сколько потерь!.. Чего, спрашивается, спешил, торопился, ночами гнал, когда можно было постоять, растянуть время, отдалить как-то тяжкую минуту. А еще говорят, подсудимому терять нечего! Конечно же «Золотая» не протерпит два года без него. Что зря обманывать себя? Хоть бы эту навигацию доходила. Вытащат ее осенью на берег да так и бросят. Туруханские мальчишки побьют стекла, снимут фонари. В следующее половодье затянет ее песком, снесет ледоходом рубку. Разве что дизель с редуктором возьмут, новые как-никак, пригодятся…

— Конешно, поплывем! — заверил Типсин и подмигнул Александре: — Если меня, как Илюху, подкармливать будут. А то не глядите, что я ростом такой здоровый, на картохе с салом вмиг захирею.

— Не надейся, — отрезала Саша, — много вас, таких капитанов…

— Да я пошути-ил… — рассмеялся моторист. — Нужда была — болело брюхо!

— Мы с тобой вообще никуда не поплывем, — продолжала Александра. — Ни весной, ни осенью. Отплавалась я, хватит…

Александра поднялась из-за стола, молча прошла к иллюминатору и замерла, скрестив на груди руки. Кофточка натянулась, и проступили острые локотки, плечи, лопатки: хрупкая, усталая женщина…

Волны плескались за бортом, били в гулкий корпус. Дон-дон-дон… Тихо позванивала стеклотара за переборкой.

— Ну, не ты, так кто другой поплывет, — сказал рулевой. — Все одно в Совречку продукты везти, куда денисся. Оттого что тебя с Илюхой не будет, люди есть не перестанут. Имя хоть картоху с салом, а подавай! Видела, как туруханский народ «Золотую» ждет? Во-о!

— Уеду я… — тихо проронила Саша. — Вот привезу товар, сдам склад и… уеду. Хватит с меня этого Туруханска, Крайнего Севера, прихода, расхода, вечного страха…

Волны колошматили обшивку настойчивее, мощнее: поднимался ветер над Туруханом, меркла от туч белая полярная ночь. С севера двигался снежный заряд.

«Что же тебя так скрутило-то? — подумал Рогожников. — Раньше-то ничего, жила ведь, работала… Говорила, место хорошее, мне доверяют, а потом, дескать, муж здесь похоронен, счастливая с ним была. Что ж теперь на все крест и — куда?»

— И боюсь уезжать, — вздохнула Саша, теснее скрещивая руки. — Сколько уж раз собиралась и никак не могу решиться. Думаю, ладно, еще год, потом еще…

Илья тупо смотрел на свои руки, сковыривая заусенцы на пальцах-обрубках, и не мог отделаться от грустных размышлений. Наоборот, чем больше думал, тем все глубже погружался в них. Казалось, только что, сегодня, оборвалось что-то и начался отсчет нового времени для Рогожникова, времени жесткого и пугающего своей неизвестностью. Явные, простые по сути вещи стали вдруг усложняться, открывая какие-то вторые и третьи смыслы. Последний рейс, в котором следовало бы отдохнуть вволюшку, взять от этого кусочка жизни все, что он может дать, — потом суд, заключение, и другого случая не представится, — наконец, просто открыть для себя навигацию, ощутить скорость, рев новенького дизеля, фарватер стремительного полноводного Турухана (маленькие радости засидевшегося на берегу речника), — последний рейс начинал казаться Рогожникову утомительным. Скорей бы уж все кончилось! Боже мой, а он-то, дурак, строил планы: взять Витьку, поехать в Совречку, жениться на Саше, выстроить дом… Зачем он ей нужен? Какой дом? Разве спасет его это от суда? И она, Саша, не спасет…