Сергей Алексеев - Материк

— Шабаш…

Он все тускнел, а я радовался, что на моих глазах из кое-как сцепленных спиц, втулок и сегментов получаются настоящие, крепчайшие колеса — за век не изъездить.

— Шабаш, Серега, — вздохнул мой кузнец и, швырнув молоток, залез с ногами на верстак. — Провались оно все…

Он пошваркал размокшей самокруткой, в сердцах сплюнул ее в угол и взялся крутить новую. Из разбитого окна дуло, и холодный, со снежком, ветер лохматил его реденькие волосы…

На следующий день мы за две ходки принесли из столярки телегу, поставили ее возле верстака, я раскочегарил горн, натаскал угля, вынес шлак и приготовился работать, однако мой кузнец снова забрался на верстак и сел, прислонившись спиной к холодной стене. Мужики уже забухали кувалдами, зазвенели молотками, Боря успел вспотеть и разделся до пояса — дядя Петя все сидел, потягивая самокрутку и щурясь от солнечного света. От безделья я разогрел пруток и стал плющить его молотком: мял, загибал, раскатывал, поглядывая на дядю Петю и двери. Чего доброго, придет опять начальник цеха и начнет ругаться, что мы сидим. Другие кузнецы же разохотились, размялись и заработали с азартом: Дядя Миша уже не поджидал, когда освободится Боря, сам хватал кувалду вместо молотка и бил одной рукой не хуже, чем двумя, — аж чурка с наковальней подпрыгивала. Причем никто из них ни слова моему кузнецу не сказал, будто и не видели, что он не работает, либо привыкли уже. Часа через полтора пришла жена дяди Пети; она работала в малярке — красила фанерные шкафы, и от нее всегда пахло ацетоном, скипидаром и олифой, а ее пестрая одежина стояла колом. Жена постояла молча возле мужа, поглядела, как работают мужики, и как-то жалостливо спросила:

— Петя, может, поесть хочешь?

Мой кузнец отрицательно мотнул головой и со вздохом проронил:

— Шабаш…

Она тихонько вышла из кузни, дядя Петя спустился с верстака, долго ходил возле телеги, сплевывая сквозь зубы, потом подошел ко мне:

— Ну, чего сковал?

— Во, — я показал кривую железяку. — Так, учусь…

— Получается, — пробурчал он и забросил мою железяку под горн. — Ладно, давай работать…

В этот день, да и на следующий, работали мы как-то лениво, медленно, дядя Петя шарахался по кузне, поддергивая брезентовые штаны на резинке, словно что-то искал и никак не мог найти. Я уже решил, что мне попался невыносимо ленивый кузнец да к тому же выпивоха, и начинал жалеть, что попал к дяде Пете. Кузнецы, будто подчеркивая свое трудолюбие, и эти дни работали с великим усердием, редко садились курить, чаще на ходу, все в их руках горело, звенело, и остовы телег на глазах принимали законченную форму. Однако «шабашное» настроение моего кузнеца вдруг резко прошло: я прибежал на работу, а дядя Петя уже был возле горна, словно никуда не уходил, и весело стучал молотком. Буквально в этот же день мы догнали и обогнали обоих кузнецов, так что нам осталось лишь сковать оси и поставить телегу на колеса. Работал дядя Петя играючи и не думая. Если Вылегжанин долго примеривался, решая, как разрубить, как загнуть или отковать какой-нибудь обозный причиндал, а дядя Миша иногда прибегал советоваться, то мой кузнец просто и почти не глядя рубил, загибал и отковывал; руки работали самостоятельно, и причем как-то небрежно. Зубило или пробойник, на мой взгляд, он держал криво, загибы для шляпок на болтах делал кургузые, но зато отверстия получались калиброванные, а шляпки — будто вышедшие из-под механического пресса: гладкие, ровные и… красивые. Пожалуй, в том-то и была суть работы моего кузнеца: работал он некрасиво, а изделия из-под его рук выходили отличные. Я ревниво поглядывал на телеги других кузнецов, и, даже на мои неопытный глаз, наша получалась лучше. Кажется, детали все одинаковые — стяжки, стремянки, оковка подушек, лисица — поворотный круг, но в наших не было ни единого заусенца и все выгнуто, отковано с плавными переходами, с ровным закруглением и, главное, без следов кувалды и молотка!

И в этот же день мы нарубили железа на оси, но ковать их не стали. Мой кузнец достал из кармана трешку, вручил мне и велел бежать в магазин. Времени было около четырех. Я, как положено подмастерью, слетал за вином, мужики выпили без закуски, покрякали и разошлись по местам. Однако дядя Петя не успокоился.

— Давай еще! Настроенье лирическое!

Я взял деньги и помчался. У меня тоже был лирический настрой: первая моя телега получалась очень уж хорошей, крепкой и всю дорогу стояла перед глазами. На обратном пути, еще издалека, я увидел закрытые промкомбинатовские ворота и, забежав со стороны милиции, полез в дыру. Едва я оказался на территории, как передо мной вырос Иван Трофимович.