Джон Фанте - Спроси у пыли

Я вижу этих людей в вестибюлях отелей, вижу загорающих в парках, вижу возвращающихся из убогих церквей, их лица суровы от общения с их странными богами, которые обитают в их мрачных храмах.

Я наблюдал их восхищение в кинотеатрах и пустые похлопывания глаз перед лицом действительности. Они с жадностью читают «Таймс», выискивая, что произошло в мире. Меня тошнит от их газет, воротит от их литературы, от наблюдения их привычек и обычаев, от их еды, от желания к их женщинам, от их искусства. Но я беден, и моя фамилия оканчивается гласным звуком, и они ненавидят меня и моего отца, и деда и хотели бы пустить мне кровь и втоптать в грязь, но сейчас они уже стары и умирают под палящим солнцем в жаровнях пыльных дорог, а я молод и полон надежд и любви к своей стране и своему времени, и когда я оскорбляю тебя, называя чумазой дикаркой, это идет не от моего сердца, это всего лишь боль старой раны, и мне стыдно за мое ужасное поведение.

Думая об отеле Алта-Лома, я вспоминаю его обитателей. Помню свой приезд. Я вошел в темный вестибюль с двумя дорожными сумками, одна была забита экземплярами журнала с моим рассказом «Собачка смеялась». Я прибыл автобусом, весь пропылился, пыль Вайоминга, Юты и Невады въелась в мою кожу, забила волосы и уши.

— Мне нужна дешевая комната.

У домовладелицы седина выбелила волосы. Высокий и чистый воротник сидел на шее очень плотно, словно корсет. Ей было лет семьдесят, и без того высокая, она поднялась на цыпочки и разглядывала меня поверх очков.

— У вас есть работа?

— Я писатель. Смотрите, я вам сейчас покажу, — я открыл сумку и достал журнал. — Это написал я.

В те дни я был энергичен и горд.

— Я подарю вам экземпляр и подпишу его для вас.

Я подхватил со стола авторучку, но она оказалась без чернил. Окунув перо в чернильницу, я думал, что бы такое написать хорошее.

— Как вас зовут? — обратился я к хозяйке.

Она ответила неохотно:

— Миссис Харгрейвс. Зачем это?

Но я оставил ее вопрос без ответа, я уже писал посвящение: «Женщине невыразимого обаяния, с прекрасными голубыми глазами и щедрой улыбкой от автора, Артуро Бандини».

Она улыбнулась, и улыбка, казалось, разрушила ее лицо, пустив трещины по сухой коже вокруг рта и щек.

— Ненавижу про собак, — заявила она и отложила журнал, исключив его из поля зрения.

Она продолжала таращиться на меня поверх очков, которые сползли еще ниже.

— Молодой человек, вы мексиканец.

Осмотрев себя, я рассмеялся. Я — мексиканец? Нет, я американец, миссис Харгрейвс. И рассказ этот не про собаку. Он о человеке и замечателен. В нем нет ни одной собаки.

— Мексиканцев мы в отель не пускаем.

— Я не мексиканец. А название я взял из басни. Помните: «И собачка смеялась, видя такую забаву».

— И евреев тоже.

Я расписался в журнале регистрации. В те дни у меня была шикарная подпись, замысловатая, в восточном стиле, совершенно нечитабильная, с решительным и хлестким росчерком, подпись куда более сложная, чем у великого Хэкмута. В графе напротив я черканул: «Боулдер-Сити, Колорадо».

Хозяйка принялась исследовать написанное.

Холодно:

— Как ваше имя, молодой человек?

Я был разочарован, она уже забыла, что имя автора «Собачка смеялась» напечатано крупным шрифтом в журнале. Пришлось представиться снова. Она старательно вывела мое имя под подписью и только тогда перешла к следующей надписи.

— Мистер Бандини, — подняла на меня неприветливый взгляд, — Боулдер-Сити не в Колорадо.

— А где же еще! Я только что приехал оттуда. Два дня назад я был еще там.

Но она твердо стояла на своем.

— Боулдер-Сити в Небраска. Я и мой муж проезжали через Боулдер-Сити в Небраска тридцать лет назад, когда перебирались сюда. Так что будьте любезны, перепишите.

— Но в Колорадо тоже есть Боулдер-Сити. Моя мать живет там, отец. Я ходил там в школу.

Миссис Харгрейвс достала из-под стола подаренный журнал и протянула мне.

— Этот отель не для вас, молодой человек. У нас здесь проживают достойные люди, честные.

Журнал я не взял. Я был совершенно разбит долгим путешествием на автобусе.

— Ну хорошо. Это в Небраска.

Я зачиркал Колорадо и написал Небраска. Она была удовлетворена и очень довольна мной и даже пролистала журнал.

— Так значит, вы автор. Отлично! — и снова убрала журнал. — Добро пожаловать в Калифорнию. Вам здесь понравится.

Миссис Харгрейвс! Одинокая и всеми забытая, но гордая и не сломленная. Однажды она пригласила меня в свои апартаменты на верхнем этаже. Там было как в тщательно прибранном склепе. Муж миссис Харгрейвс давно умер, но тридцать лет назад он владел магазином инструментов в Бриджпорте, Коннектикут. Его портрет висел на стене. Благородный мужчина, который никогда не курил, не пил и умер от сердечного приступа. Узкое суровое лицо до сих пор с презрением взирало на пагубные привычки человечества. Сохранились и красного дерева кровать с пологом, в которой он умер, и его гардероб в платяном шкафу, и ботинки с загнутыми от времени носками. На камине покоилась бритвенная кружка, он всегда брился сам, и звали его Берт. Мистер Берт! Ах Берт, бывало говорила миссис Харгрейвс, ну почему ты не пойдешь к цирюльнику? А мистер Берт лишь смеялся в ответ, потому что знал, что он бреет лучше, чем обыкновенные цирюльники.