Арно Зурмински - Отечество без отцов

— Очень старая Россия, с этой самой картой немецкие армии шли по Советскому Союзу.

— А что означают эти флажки?

— Это населенные пункты, где побывал твой дед, вначале на юге, затем под Москвой, и, в конце концов, опять на юге.

Он склоняется над столом, перелистывает бумаги, прежде чем задать вопрос:

— Твой отец был в Сталинграде?

— Нет, Волгу он никогда не видел. В реке Дон купался, также как в Днепре и Березине.

Мой сын находит эти названия прекрасными по звучанию.

Ральф ведет пальцем по всей протяженности Дона, останавливаясь у таких названий, как Воронеж, Россошь и, наконец, Ростов.

— Кажется, был такой лауреат Нобелевской премии, который написал книгу «Тихий Дон».

— Летом 1942 года Дон не был тихим, — говорю я.

Ральф бросается в кресло и рассматривает мой «Натюрморт с Россией».

— Но разве это натюрморт? — думаю я. — Ведь вся стена окрашена кровью.

— Принести тебе пива?

Нет, ему не надо, он уже достаточно сегодня выпил.

Он мог бы все-таки спросить, что же произошло дальше, когда и где погиб его дед. Но он не задает вопросов.

Я бы не хотела, чтобы наш разговор закончился впустую, перед тем, как он пойдет спать. Поэтому я спрашиваю его о крупной демонстрации албанцев в Приштине, которая произошла полгода назад. Было ли там опасно?

Он удивляется тому, что этот случай вообще был упомянут в немецких газетах. Разумеется, ничего опасного не было. Люди могут устраивать демонстрации, сколько им вздумается, но все должно идти мирным путем.

«А если мирно не получится, то вам придется тогда стрелять», — мелькает у меня мысль, но я не говорю об этом вслух.

Я сохранила газету за 11 июня 2003 года, она лежит среди бумаг моего отца. Когда Ральф обнаруживает ее, то рассматривает фотографию солдат, несущих четыре гроба. Перед каждым из гробов фотография погибшего бойца. На другой странице газеты снимок траурной церемонии в аэропорту Кельна. Гробы, укрытые флагами, на одном из стульев сидит в одиночестве министр обороны.

— Это дело не имеет никакого отношения к той старой твоей войне, — говорит Ральф и указывает на снимок с четырьмя гробами.

Я в этом не уверена, но ничего не говорю.

А что мог бы сказать сидящий в одиночестве министр матерям молодых солдат, которых разорвала бомба в Кабуле?

В газете написано, что они погибли за мирный завтрашний день.

Но, возможно, он размышлял о том, что погибли всего лишь четыре человека. Лес рубят, щепки летят. Те четверо могли бы точно так же въехать на своем автомобиле в дерево или попасть под танк на военном полигоне в Мунстере. Жизнь везде опасна, что в Мунстере, что в Кабуле.

Почему я не могу поговорить с моим сыном о таких вещах? Я должна постоянно сдерживать себя, я не осмеливаюсь говорить то, о чем думаю.

— Ты тогда уже была на свете? — спрашивает Ральф и показывает на географическую карту.

— Я никогда не видела твоего деда.

Ральф рассматривает солдат, стоящих на снегу. Я ощущаю его неприятие этой серой военной формы.

— Мне кажется, ты похож на своего деда.

Парень качает головой, он не желает никакого сходства с солдатом вермахта.

Все-таки он приносит себе пиво.

— Миллионы детей никогда не видели своих отцов, — говорю я ему. — Солдаты получали отпуск, зачинали ребенка, отправлялись на фронт и оказывались под землей, прежде чем истекали положенные девять месяцев. Так было не только с немецкими детьми. В России, Франции, Англии и Америке отцов отправляли на войну, и они погибали, прежде чем их дети были в состоянии задавать вопросы.

— Ты значит, тоже из тех детей? — спрашивает Ральф. И после некоторой паузы:

— Тебе не следовало бы так сильно углубляться в ту старую историю, сегодняшнее время важнее.

Нечто похожее говорит также и Вегенер. Он называет это смотреть вперед: «Когда у тебя пятеро детей и пятнадцать внуков, то нет времени задумываться о своем отце». Но у меня лишь только этот парень, а переступят ли внуки порог моего дома, это еще вилами на воде написано.

Рядом с названием населенного пункта «Старый Оскол» я рисую крест. Он мог бы теперь задуматься о том, что там похоронен его дед, но мой сын пьет пиво.

— Что это за странная коллекция? — удивляется он, когда видит объявления о смерти, которые прислал мне Вегенер и которые я прикрепила кнопками к карте России.

— Это объявления в память о погибших во Второй мировой войне, — объясняю я.

— Но ведь они помещены в наше время, — говорит Ральф и зачитывает мне даты: 31 января 2003 года, 30 апреля 2003 года, 3 мая 2003 года… Спустя 60 лет люди все еще вспоминают о своих погибших родственниках.