Когда я ему сообщаю, что собираюсь вскоре отправиться в Мюнстер к Ильзе Пуш, он недоверчиво качает головой.
— Что тебя связывает с Ильзой Пуш? Она ведь давно уже мертва.
— Но она стала мне ближе. Возможно, я найду ее фотографию или человека, который был знаком с нею.
— А затем ты поедешь на катере по акватории гамбургского порта, — говорит он с иронией. — Ты должна еще также съездить в твою восточно-прусскую деревню. И в конечном итоге, в Россию, вверх по рекам, а затем спуститься по ним к Черному морю. Тебе предстоит еще много дел в твоем пенсионном возрасте.
Вегенер рекомендует мне написать в Народный союз Германии по уходу за воинскими захоронениями и спросить там, нет ли на берегу реки Оскол немецкого солдатского кладбища?
— Я никогда не ступлю на солдатское кладбище, — говорю я. — Это самое трагическое из всех мест. Так много имен на огромном количестве крестов, и все это ни за что.
Вегенер водит взглядом по карте, смотрит на выделенные линии, окружности и кресты. Затем спрашивает о Ральфе.
— Он в Македонии.
— Александр был македонцем, — говорит он. — Он тоже был одним из Великих.
— Я рада, что моего сына отправили не в Багдад или в Конго, — говорю я. — Там солдаты умирают в мирное время чаще, чем на войне.
— Неизвестно только, приедет ли он в отпуск на Рождество?
Пока я раздумываю, что могла бы подарить моему мальчику, если он приедет на Рождество, Вегенер перечисляет страны, где немецкие солдаты несут сегодня службу.
— Тогда они были лишь в Европе и в Северной Африке, — говорит он и рассказывает мне о новой войне, в которую мы сейчас втянулись, сами того не замечая. Это война без сражений в котлах и танковых прорывов. Она грязная, скрытая, секретная.
Я попрошу Ральфа написать мне записку с его пожеланием, как он раньше это делал.
Вегенер хвалится необычными сувенирами, которые он раздобыл в различных местах. Осколок бомбы из Афганистана, амулет из Басры, который был снят с убитого. В то время как другие люди коллекционируют в своих погребах бутылки с вином, Вегенер превратил свой чулан в застенок, где пытает войной.
Я спрашиваю его, нет ли у него уже в коллекции молочных зубов малолетних солдат из Конго? Или Либерии? Ведь в странах западной Африки чего только не найдешь.
Свеча гаснет. Уличный свет фонарей падает на мой дом. Еще до темноты Вегенер отправляется домой в свою камеру хранения вещественных доказательств.
В следующем году, когда он будет на пенсии, у него появится много времени для его мероприятий. В начале июня он хочет поехать в Нормандию, чтобы поговорить там с ветеранами, которые приезжают из Америки и Англии, чтобы вновь увязнуть в песке, шагая по пляжу в Омаха Бич.
На 20 июля он запланировал посещение Мазур. Ему хочется постоять на том самом месте, где шестьдесят лет назад взлетел на воздух бункер, в котором на картах проигрывались сражения.
— Поедешь ли ты со мной? — спрашивает он.
— Нет, я боюсь таких мест еще больше, чем солдатских кладбищ.
Когда он уходит, я вставляю кассету в магнитофон. Незнакомая музыка, подобно волне окатывает меня с головой, прижимает к стене: «Родина, твои звезды…», «Смелая маленькая женщина…», «Все проходит мимо…».
Знакома мне лишь песня «Лили Марлен». Когда я слышу, как поет Лале Андерсен, у меня выступают слезы. Я представляю себе, как эти песни воспринимались в снежную пургу в России. Когда-то в декабре мой отец играл ее на губной гармошке, а в следующем мае все уже прошло стороной.
Вдруг музыка прерывается сообщением: «Внимание! Внимание! Вражеские соединения бомбардировщиков на подлете к Мюнстеру!» Ильза Пуш хватает свой саквояж и спешит в бомбоубежище рядом с церковью Святого Эгидиуса. После этого Сара Леандер начинает петь: «Мир от этого не погибнет…, он нам еще ведь нужен».
На середине песня внезапно обрывается сообщением об отбое воздушной тревоги.
Я еще раз ставлю кассету на прослушивание, только тихо, чтобы соседи ее не слышали. Когда на улице становится совсем темно, мне вдруг приходит в голову мысль: он вовсе не погиб, он лишь пропал без вести, он бродит по России и играет на своей губной гармошке.
Казаки имеют при себе нагайки, а у тех на конце оловянное грузило, которым бьют людей. Кроме того, у них есть кожаный ремень-треххвостка с короткой рукояткой — это для лошадей. На седле висит длинная веревка, чтобы привязывать к ней людей, которых они тащат за собой. Их офицеры постоянно носят с собой плетку, ею они стегают своих подчиненных.
Читать дальше