Изидор Окпевхо - Последний долг

Он уныло плетется в комнату. Он еще не вошел в нее, как где-то поблизости раздаются выстрелы. Я бросаюсь за ним, и, согласно инструкциям гражданской обороны, мы с Огеново ныряем под кровать и ложимся ничком. Тут я вдруг вспоминаю, что окна и двери в доме распахнуты. Я выскальзываю из-под кровати и быстро все закрываю.

Стрельба уже прекратилась, с улицы доносится бешеный рев машин. Окна и двери закрыты, и я опять заползаю под кровать к сыну. Безумие за окном продолжается, и я сильней прижимаю к себе мальчика. Так мы лежим, пока я не убеждаюсь, что опасность от нас отдалилась. Медленно я выползаю из-под кровати и подхожу к окну. Я держусь за железные прутья и сквозь щель в ставнях стараюсь рассмотреть, что происходит.

Слава богу, наш дом внимания не привлекает. По улице бегут и бегут вооруженные солдаты. Часть из них уже окружает дом в некотором отдалении от нашего — кажется, дом Фегадже Омомаро. Неожиданно мимо нас к тому дому на бешеной скорости пролетает «джип», и из него выскакивают новые вооруженные солдаты. Офицер без оружия в красной фуражке торопливо выкрикивает приказы. С автоматами наизготовку все вооруженные солдаты вбегают в окруженный дом. Через мгновение двое из них под руки выволакивают оттуда какого-то солдата и вталкивают его в «джип». Еще несколько солдат впрыгивают в машину вслед за ними. «Джип» оживает, внезапным рывком трогается с места и исчезает из виду. Офицер в красной фуражке и несколько вооруженных солдат еще находятся в доме…

Порядок, кажется, восстановлен. Но я остаюсь у окна, чтобы увидеть, чем кончится дело. Мое сердце бешено бьется, вспотевшие пальцы вцепились в железные прутья. Откуда мне знать, что принесет это происшествие мне и моему сыну?

когда мама заснула после обеда, я вышел из дома на цыпочках и побежал к ономе, и я похвалился рубашкой, которую папа прислал оттуда, куда уехал, а ономе спросил, кто купил мне рубашку, и я сказал, папа, который уехал в идду, а он сказал, что это неправда, что папа ничего мне не может купить, потому что сидит в тюрьме, и что солдаты посадили его в тюрьму за то, что он что-то украл у солдат, и я сказал ему, что он врет, потому что рубашку купил мне папа, и это сказала сама мама, и что папа скоро вернется оттуда, куда уехал, а он сказал, что это неправда, что мой пана вор, и мы долго дрались, и я побил его и набросал ему в глаза песку, и он плакал и плакал, а я убежал… а когда я пришел домой, мама спросила, где я был, и я сказал, что ходил показывать рубашку ономе, а ономе сказал, что мой папа вор и ничего мне не может купить, потому что сидит в тюрьме, и что солдаты посадили его в тюрьму за то, что он что-то украл у солдат, и мама сказала мне: глупый мальчишка, не смей уходить из дому без позволения, и она долго била и била меня, и я плакал, и плакал, и плакал, а когда я уже не плакал, она сказала: если ономе скажет, что твой папа вор, ты тоже скажи, что его папа вор, и она сказала: твой папа не крал ничего, она сказала: твой папа честный человек и скоро вернется оттуда, куда уехал, я непременно скажу ономе, что мой папа честный

Человек должен делать то, что ему следует делать. При этом кто-то может и пострадать, по главной основой решений всегда должны быть законность и целенаправленность.

Сегодня утром в городе была первая публичная казнь. Разумеется, я не хочу сказать, что мрачное зрелище смерти — что-то невиданное в этих краях. Вовсе нет. Преступников, приговоренных к повешению, всегда вешали. Убийства здесь тоже бывали. Преступные шайки нередко расправлялись со своими изменниками и вешали их на деревьях. Но никогда за всю памятную старикам историю этой страны и, уж конечно, ни разу с начала войны не собиралось толпы посмотреть, как за сведение личных счетов будет публично расстрелян военнослужащий.

То, что случилось две недели назад, — обычная история любви и ревности. Однако она внесла в атмосферу страх и тревогу — чувства, с которыми я стараюсь бороться с тех пор, как вступил в должность.

За прошлый год город привык к частым воздушным налетам и нападениям симбийских партизан, от которых эту часть штата еще предстоит очистить. В начале войны по всей стране были обнародованы инструкции по гражданской обороне. Поэтому люди теперь знают, что делать во время воздушной тревоги, когда надают бомбы и зенитная артиллерия бьет по самолетам противника. Люди ищут убежища в подвале, под деревом, у подножия стены, под кроватью — всюду, где можно найти хоть какое-нибудь укрытие. В течение нескольких дней после налета свобода передвижения ограничена. Люди теперь ко всему привыкли и различают на слух автоматы мятежников и федеральных войск. И все же сами звуки стрельбы всегда признак опасности. Поэтому, когда две недели назад послышалась одинокая очередь из автомата федерального образца, мгновенно пронесся безумный слух, что противник в городе, и люди по раздумывая повсеместно поддались панике. Страх. Простой древний страх. Ибо даже когда стало известно, что случившееся — результат обычной любовной распри, люди некоторое время старались не выходить из домов в уверенности, что стрельба даже в спокойное время среди дня — дурное предзнаменование, особенно если она уносит хотя бы одну беззащитную жизнь.