Изидор Окпевхо - Последний долг

Поэтому нет такой жертвы, на какую городу не стоило бы пойти для упрочения высокого положения такого человека, как я, если это высокое положение под угрозой. Каждый горожанин обязан внести свой вклад, даже армейский командир должен признать, что он обязан всемерно упрочивать то основание, на котором покоится самый его успех. Громких имен мало, большими людьми не бросаются.

По этой причине я не колеблясь посоветовал арестовать одного горожанина за сотрудничество с мятежниками и склонил другого горожанина к подготовке подробных обвинений против первого. Ибо я видел, что первый — Мукоро Ошевире — стал мне поперек дороги. И по той же причине я не колеблясь ищу плотских радостей с женой арестованного, ибо в силе моей изъян и мужественность под вопросом. Мне кажется, я поступаю естественно и разумно: если город желает сохранить нынешнюю драгоценную славу, которая добыта такими людьми, как я, следует сделать все, что возможно, для утверждения моей мужественности и высокого положения. Ибо что ожидает город, если всюду станет известно, что один из передовых его граждан лишился мужественности?

Я искренне убежден в том, что изредка, в чрезвычайных обстоятельствах, для достижения важной цели, мы просто обязаны отбрасывать прочь наивные представления о справедливости и признавать право сильного. А в этом городе сильный, большой человек — я.

Я знаю, что я никто. Я знаю, что у меня нет ничего. Почему же он так меня унижает?

— Ты передал ей коробку с одеждой? — говорит Тодже.

— Да, передал, — говорю я.

При этом у него такой вид, будто он мне не верит. Будто он ни в чем мне не доверяет.

— Ты точно передал? — говорит он.

— Клянусь богом, — говорю я. — Там был ее сын, и если бы…

— Ладно! Ладно! — кричит он. — Я не прошу тебя приводить свидетелей. Я только хотел узнать, передал ли ты ей коробку с одеждой. По такому поводу незачем клясться.

Он отворачивается от меня и смотрит в открытую дверь. Кажется, он рассержен. Он встает и начинает ходить взад-вперед по моему дому. Интересно, что еще он мне скажет.

— Она точно сказала, что придет?

— Да… Она… она…

— Говори же, наконец! Перестань запинаться, как болван! Ты и есть болван! — кричит он.

— Да, она сказала, что придет. Когда я сказал, что вы просили ее прийти, она сказала, что придет.

— Так где она?

— Она сказала, что скоро придет. Вот все, что она сказала.

— Ты хочешь сказать, что она не понимает, что, когда я зову ее, она должна сразу прийти, — или ты такой идиот, что не можешь ей втолковать, что, когда я зову, надо прийти сразу?

Что я могу ответить? Я молчу и смотрю в пол. Ибо почем мне знать, какие слова не приведут его в бешенство?

— Слушай, — говорит он. — Как ты выполнил мое поручение? Ты не просто оставил ей…

Он умолкает. Он снова смотрит в открытую дверь. Интересно, о чем он сейчас думает? Он подходит к самой двери. Он приподнимает пальцем шляпу со лба и всматривается. По направлению к дому жены Ошевире важно шагает солдат. Тодже стоит в дверях и не сводит с солдата глаз. Он перестает всматриваться, только когда понимает, что солдат направляется куда-то еще. Затем он опять поворачивается ко мне:

— Ты что, просто оставил у нее коробку и сказал: «Тодже сказал, чтобы вы пришли к нему в мой дом»? Это все, что ты сделал?

— Ну, я немного подождал…

— Ты немного подождал! — взрывается он. — Разве я тебе не говорил, что, когда ты скажешь, чтобы она шла ко мне, ты должен остаться в ее доме и играть с ее сыном?

— Вы говорили.

— Так отчего же ты здесь?

— Простите меня, — говорю я. Кажется, он так сердит, что способен на все. Может быть, он меня ударит.

— Слушай, Одибо, — говорит он. — Ты что, не понимаешь, что эта женщина в беде?

— Я понимаю.

— Ты понимаешь? И ты что, не видишь, что я стараюсь помочь ей?

— Я вижу.

— Нет, я думаю, ты не видишь, — говорит он. — Потому что ты слишком туп, чтобы это понять. Ты просто дурацкая безмозглая туша. Ты такой идиот, что, даже когда понял, что женщина боится за себя и свое дитя, не можешь сообразить, что, если ей надо уйти, кто-то должен остаться в доме и побыть с ее сыном, чтобы мать не волновалась.

— Простите меня, — говорю я.

Кажется, он не хочет слушать мои извинения. Он смотрит в упор на меня, а я смотрю в пол, чтобы не смотреть на него.

— Слушай, ты, болван, — говорит он. — Как только эта женщина войдет сюда, ты побежишь в ее дом так быстро, как только позволит твоя бесполезная туша, и будешь сидеть с ее сыном, пока эта женщина не возвратится домой. Это ты понял?