Изидор Окпевхо - Последний долг

— Да, сэр. — Он отвечает сквозь зубы.

Я гляжу на него в упор:

— Что ты о нем знаешь?

Он откашливается и глядит под ноги.

— Он поддерживал мятежников, сэр.

— Это верно?

— Да, сэр.

— А откуда ты это знаешь?

— Все в нашем городе знают, сэр. — Он переминается с ноги на ногу.

— Я это слышал. Мне интересно, откуда люди об этом знают?

Он глотает раз или два и продолжает переминаться.

— Мятежники… они всегда были в его доме, сэр… и… и он был всегда с ними. Он их поддерживал, сэр. Он их сторонник.

— Понятно, — говорю я, помолчав.

Ему здорово не по себе. У меня нет желания его мучить. Он имеет право на предубеждения, да в них он здесь и не одинок.

— Гм… Ты знаешь его жену?

— Да, сэр.

— Я слышал, она одинока. Как по-твоему, может кто-нибудь в городе причинить ей зло?

Он смотрит под ноги. Брови его снова хмурятся.

— Не знаю, сэр. Не могу сказать, сэр. Ничего не известно, сэр. Может быть, да, может быть, нет. Не могу сказать, сэр. Она ведь мятежница, и… не могу знать, сэр.

Я вздыхаю. Картина слишком ясна. Надо что-то предпринимать.

— Окумагба!

— Сэр, — он становится смирно.

— Приказываю тебе охранять эту женщину.

— Сэр?

— Я сказал, что приказываю тебе охранять госпожу Ошевире. — Я повышаю голос и гляжу на него в упор.

— Слушаюсь, сэр.

— Где она живет?

— В своем доме, сэр.

— Я знаю. Где ее дом?

— В самом центре, сэр. Близко от городского совета.

— Как близко?

— Ну… шагах в пятидесяти, сэр.

— Ее дом видно от городского совета — или там между ними другие дома?

— Видно, сэр.

— Прекрасно. Слушай внимательно. — Он весь внимание. — Все хорошенько запомни — это твой наряд отныне до тех пор, пока я не отменю. В шесть утра каждый день ты с заряженным автоматом занимаешь пост у городского совета — так, чтобы тебе хорошо было видно дом Ошевире. Ты будешь делать вид, что охраняешь совет, и так ответишь, если кто-то тебя спросит. Но со своего поста ты должен пристально наблюдать за домом госпожи Ошевире. Веди себя так, чтобы она ничего не подозревала, иначе она может испугаться, что к ней приставлен солдат. Но наблюдай за домом очень внимательно. Не беспокой ничем ни ее, ни ее сына. И не допрашивай никого, кто направляется к ее дому. Я слыхал, к ней никто не ходит, но иногда ты будешь видеть вождя Тодже или его племянника. Ты знаешь вождя Тодже?

— Да, сэр.

— А его племянника?

— Кажется, знаю, сэр. Он калека, однорукий. Работает у вождя, сэр.

— Как его имя?

— Одибо, сэр.

— Прекрасно. Никому из них не препятствуй. Кажется, они стараются ей помочь. Тебе все ясно?

— Да, сэр.

— Прекрасно. Ты должен быть на посту с шести утра до двадцати четырех ноль-ноль. Завтрак, обед и ужин тебе доставят в положенное время. Если после девятнадцати тридцати, с наступлением комендантского часа, кто-то появится у ее дома, доставь сюда. Угрожай применить оружие. Но стреляй, только если задержанный станет сопротивляться. И как я сказал, никто не должен знать настоящую цель твоего наряда. Все понятно?

— Да, сэр!

— Прекрасно. И помни: то, что случится с этой женщиной, случится с тобой. Ясно?

— Да, сэр!

— Можешь идти.

— Слушаюсь, сэр! — Он торопливо отдает честь и уходит.

Итак, дело сделано. Я уверен, что поступил правильно — по крайней мере попытался сделать, что мог. Нельзя угодить всем, но надо пытаться делать все, что возможно. К вождю Тодже я сохраняю уважение по-прежнему. Но эта женщина для меня не просто жена арестованного. Она — некий показатель правопорядка в городе. Кроме того, я имел достаточно неприятностей, и с меня хватит. Разумеется, преобладающее значение имеют мои обязанности военачальника, а все остальное — второстепенно. Но я не позволю, чтобы люди — каково бы ни было их влияние в городе — делали меня орудием своих предрассудков. Если бы я не принял того решения, которое принял в конце концов, все могли бы подумать, что могут делать все, что им заблагорассудится, лишь потому, что я веду себя так, словно жизнь течет по нормальному руслу. Аллах, помоги!

Что толку в твоей неуклюжей туше, — сказал он, — если ты сам не можешь себе помочь? У тебя нет ума. Нет чувств. Ничего нет. Ничего, кроме твоей здоровенной туши. А она никому не нужна. Не нужна даже тебе самому. Ни на что не годна…

Я знаю, что стою немного. Может быть, ничего. Я знаю, что не могу помочь ни себе, ни другим. Я не умею думать, не умею ничего делать. Разве в этом я виноват? У меня только одна рука. А что человек может делать одной рукой? Говорят, что это несчастье мне передалось от одного давно умершего предка. Не знаю. Все время, пока я рос, я видел, что на место левой руки у меня культя. И дело даже не в том, отчего вместо двух рук, как у всех, у меня одна, — очень может быть, что судьба не только лишила меня руки, но и помутила мой ум.