Алессандро Барикко - Мистер Гвин

— Пять тысяч фунтов многовато.

— Что, опять начинаем?

Джаспер Гвин взглянул на нее с улыбкой и ощутил к ней огромную любовь. На мгновение подумал, как просто было бы с ней, великолепное начало, лучше не придумаешь.

— И думать забудьте, я слишком старая. Вы не должны начинать со стариков, это чересчур сложно.

— Вы не старая. Вы — мертвая.

Дама пожала плечами.

— Умереть — самый верный способ состариться.

Вернувшись домой, Джаспер Гвин немного потренировался перед зеркалом. Потом позвонил Тому Брюсу Шепперду. Было два часа ночи.

— Мать твою, Джаспер, два часа ночи! Я уже в постели!

— Ты спал?

— В постели можно не только спать.

— А-а.

— Лотти передает привет.

На заднем плане послышался голос Лотти, и не было в нем ни капли раздражения: привет, Джаспер. Она была добродушная.

— Прости, Том.

— Да ладно. Ты что, опять потерялся? Отправить Ребекку поискать тебя?

— Нет, я больше не теряюсь. Но в самом деле… если откровенно, то именно о ней я хотел поговорить.

— О Ребекке?

Вот что держал в мыслях Джаспер Гвин: эта девушка подходила ему идеально. Он представлял в уме, как неодолимая красота ее лица намекает на желание, но тело опровергает его, безмятежно, неспешно: безупречно. Яд и противоядие — в мягкой, загадочной форме. Всякий раз, встречая Ребекку, Джаспер Гвин ощущал детское желание ее потрогать, слегка прикоснуться к ней — но так желаешь пощупать пальцем блестящего жука или запотевшее стекло. Кроме того, он был с ней знаком, но не знал ее, она пребывала на нужном расстоянии, в той переходной зоне, где дальнейшее сближение будет медленным, но не безнадежным делом. Он знал, что сможет долго смотреть на нее, не испытывая ни робости, ни желания и никогда не уставая.

— Да, о Ребекке, стажерке.

Том расхохотался.

— Что, Джаспер, имеешь слабость к толстухам?

Повернулся к Лотти:

— Послушай-ка, вот хохма: Джасперу нравится Ребекка.

На заднем плане послышался сонный голос Лотти: кто это, Ребекка?

— Джаспер, дружище, ты никогда не устанешь меня удивлять.

— Можешь ты на минуту прекратить свои казарменные шуточки и выслушать меня?

— Хорошо.

— Дело серьезное.

— Ты влюбился?

— Дело серьезное в том смысле, что оно касается работы.

Том нацепил очки. При данных обстоятельствах это означало, что он открыл контору.

— Она убедила тебя надиктовать сцены из книг, которые ты никогда не напишешь? Говорил же я: она молодец.

— Нет, Том, то дело прошлое. Она нужна мне для работы. Но для другой.

— Так забирай ее. Я на все согласен, лишь бы ты снова начал писать.

— Все не так просто.

— А в чем дело?

— Я хочу списать с нее мой первый портрет. Помнишь эту задумку с портретами?

Том прекрасно помнил.

— Знаешь, Джаспер, я не в восторге от этой идеи.

— Знаю, но теперь проблема в другом. Мне нужно, чтобы Ребекка дней тридцать приходила ко мне в мастерскую позировать. Я ей буду платить. Но она скажет, что не хочет терять работу у тебя.

— Позировать?

— Я хочу попробовать.

— С ума сошел.

— Может быть. Но окажи мне такую любезность: позволь ей поработать на меня с месяцок, а потом заберешь обратно.

Они еще поговорили, и это был прекрасный звонок, ибо в конце концов они принялись обсуждать ремесло писателя и все те вещи, которые оба любили. Джаспер Гвин объяснил, что ситуация портрета привлекала его, поскольку вынуждает подчинить талант, склонить его к неудобной позиции. Он отдавал себе отчет в том, что предпосылки абсурдны, но это-то его и влекло: подозрение, что если отнять от письма естественную предрасположенность к роману, оно как-то проявится, чтобы выжить, сделает какой-то ход, что-нибудь. Сказал еще, что это самое нечто люди потом купят и отнесут домой. Добавил, что это будет непредсказуемый итог домашнего, приватного ритуала, не предназначенный для того, чтобы всплыть на поверхность мира, а значит, избавленный от терзаний, какими сопровождается ремесло писателя. На самом деле, заключил он, мы говорим о совсем другом ремесле. Можно назвать его: переписчик.

Том выслушал. Он старался понять.

— Не вижу, как ты объедешь на кривой белоснежную руку, плавно покоящуюся на крутом бедре, или взгляд, сияющий, как луч восходящего солнца, — заметил он наконец. — И вряд ли можно вообразить, будто кто-то сделает такие вещи лучше, чем Диккенс или Харди.

— Ну конечно, если я остановлюсь на этом, поражение неизбежно.