Виктор Пелевин - Диалектика Переходного Периода Из Ниоткуда В Никуда

Помог телевизор. Степа узнал из обзора театральных новинок, что Сракандаев вместе со своими богемными друзьями едет в Петербург на премьеру авангардной пьесы, о которой много говорили. Он был главным спонсором проекта, и в передаче его сравнивали с Дягилевым. Один из артистов назвал дату отъезда и даже номер поезда, в котором был «специальный театральный вагон». Приглашались все ценители нового русского театра. Степа не относил себя к их числу. Но такую возможность нельзя было терять – другой могло не представиться вообще.

В делах как раз было окно. Следовало только сделать первый взнос по «Зюзе и Чубайке» (Степа никак не мог поверить, что теперь это «Чубайка и Зюзя»), но это можно было поручить Мюс. Приготовив платежку, он попросил ее связаться с Лебедкиным, чтобы уточнить реквизиты и сумму.

– Пару дней меня не будет, – сказал он. – Максимум три.

– Куда ты едешь? – спросила Мюс.

– В Питер, – ответил Степа, зная, что лучше говорить правду обо всем, кроме самого главного. – У Простислава доклад в музее сновидений. На тему «„И Цзин“ и фехтование».

Мюс хмыкнула, но ничего не сказала.

Вечером они пошли ужинать в «Скандинавию». Обычно Мюс одевалась совсем просто, но в этот раз на ней было какое-то удивительное платье, похожее на плащ без рукавов. Оно очень ей шло. Но за ужином Степа заметил на ее лице морщинки, которых не видел раньше. И антенны на ее голове уже не казались такими упругими и длинными, как прежде. Странно, но эти морщинки наполнили его сердце такой нежностью, что он почувствовал на глазах слезы. Чтобы Мюс не увидела их, он взял недокуренную сигару и отправился на балкон.

«Я совсем о ней не думаю, – размышлял он, глядя на людей в камуфляже, суетившихся во дворе. – Бедной девочке уже тридцатник, а кто она? Секретутка-референт. Наверно, ей тяжело. Тем более что второй месяц общаемся исключительно по плану Маршалла… Или третий? Ох… Если все будет нормально… – при мысли о предстоящем деле Степа почувствовал волну липкого страха, – если все выгорит… Женюсь. Честное слово».

Пронзительный порыв ветра со стороны Кремля бросил пепел с сигары ему в лицо. Степа поежился.

«Заодно и паспорт английский сделаем», – подумал он, пыхнул последний раз дымом и пошел к Мюс, показавшейся в дверном проеме.

Отправив ее с шофером на дачу, он зашел на московскую квартиру. Портфель и камуфляж были уже здесь.

Первым делом Степа включил огромный вентилятор на черной штанге, напротив которого висел в стальном кольце раскрашенный деревянный попугай с распростертыми крыльями. Попугай вместе с вентилятором были привезены из Санто-Доминго, где он купил их в бутике на главной улице – они располагались на том же расстоянии друг от друга, что и в магазине, в точности воспроизводя поразивший его эффект. У попугая с крыльев свисало множество бамбуковых трещоток, которые начинали раскачиваться, издавая при этом нежный, мелодичный и чуть грустный звук. Душе от этого становилось свободно и прохладно, как стало Степе много лет назад в струе воздуха от могучего винта, когда он вошел в магазин с раскаленной улицы. Ветерок и перестукивание трещоток всегда успокаивали его и, самое главное, каким-то образом наполняли сознанием собственной правоты.

Тщательно приклеив бороду, он посидел в кресле с закрытыми глазами, перебирая приготовления в уме. Клей надо было взять с собой на случай, если бороду придется переклеивать – про это он раньше не подумал.

Надев рясу, он посмотрел на себя в зеркало. Степы там не было. Был священник неопределенного возраста. В его пегой бороде виднелась ранняя седина. Глаза выдавали скорбную сосредоточенность духа.

Священник подумал, что надо бы сразу взять ключи, чтобы не забыть их в пальто. Он шагнул к вешалке, сунул руку в один карман, потом в другой, и обнаружил пакет фисташек, которого там не было до похода в «Скандинавию».

– Мюс, – прошептал он и улыбнулся. – Мюс… Это ведь все для тебя. Чтобы я… Чтобы… Жди меня, и я вернусь. Только очень жди…

Надо было спешить – поезд со Сракандаевым отходил с Ленинградского вокзала через час.

Степе достался билет на место 28. Этот номер не значил в его вселенной ничего, но его близость к числу «29» напоминала, какое опасное дело он затеял. Идти приходилось по самому краю пропасти. Но выбора не было. Каждый раз, когда решимость слабела, он шептал:

– Чубайка и Зюзя? Чубайка и Зюзя?

Поднимавшаяся в душе волна ярости заряжала аккумуляторы, и он чувствовал свежую ненависть и силу.