Уильям Бойд - Неугомонная

Она достала из сумочки карту и осторожно оторвала от угла большой кусок со словом «LUFTVERK» и стрелками, указывающими на Сан-Антонио и Майами. Затем Ева убрала карту, достала ручку и, разложив оторванный кусок на капоте, написала на нем по-немецки: «Wo befinden sich die Ölreserven für den transatlantischen Verkehr?» [41] «Где находятся запасы горючего для трансатлантических перелетов?» (нем.) и «Der dritte Gau scheint zu gross zu sein». [42] «Первая зона кажется слишком большой» (нем.). На полях она написала несколько чисел: 150 000 + 35 000 = 185 000, и несколько бессмысленных сочетаний букв и цифр: LBF/3, XPD 77, после чего потерла бумагу о запачканную кровью рубашку де Бака, скомкала ее и подсунула полицейскому в правый ботинок. Ева положила в бардачок под дорожную карту три тысячи долларов и руководство по эксплуатации автомобиля. Потом вытерла своим платком все поверхности, в том числе и руль, а особенно тщательно — рукоятку переключения скоростей. Наконец она подняла де Бака и прислонила его к рулю так, чтобы ей было видно его лицо. Сейчас предстояло сделать самое тяжелое, но она так увлеклась инсценировкой несчастного случая, что действовала почти автоматически, не задумываясь, по-деловому. Набросав на тело осколков ветрового стекла, Ева отломила щетку дворника, оторвав от нее резиновую полоску.

Потом она вынула из глаза убитого карандаш. Он вышел легко, как по маслу, и тут же из глазницы хлынула кровь и потекла по веку. Ева воткнула отломанный дворник в рану и отошла. Она оставила дверь открытой, проверив все в последний раз при свете фонаря. Потом взяла сумочку, вскарабкалась по обрыву и направилась в сторону дороги № 80. Пройдя с километр, она сошла с дороги и закопала остатки карты, фонарь и карандаш под камнем. Ева видела свет фар на шоссе и огни на главной улице Бердино. Она снова пошла. Было ясно, что делать дальше: сейчас она позвонит в полицию и, не называя себя, расскажет о машине, упавшей с обрыва между дорогой № 80 и Леопольдом. Затем расплатится в мотеле по счету и поедет по ночной дороге в Альбукерке. Казалось бы, Ева сделала все, что могла, но, входя на заправку «Тексако» на окраине Бердино, она продолжала повторять про себя: «Нужно смотреть правде в лицо: кто-то, каким-то образом меня предал».

Я СТОЯЛА ПЕРЕД ПОРТРЕТОМ Лукаса Ромера работы Дэвида Бомберга не меньше двадцати минут. Интересно, как выглядел этот человек, когда моя мать встретила его в 1939 году? Мне самой встреча с Ромером предстояла в 1976-м. Безусловно, он очень изменился, но какие-то характерные детали наверняка остались.

Портрет был написан, очевидно, в натуральную величину. Черная деревянная рама, простая и широкая, заставляла небольшую картину выглядеть более солидно, хотя вообще-то ее засунули куда-то в коридор на верхнем этаже Национальной портретной галереи. В данном случае художник был явно важнее модели: таблички на стене рассказывали только о Дэвиде Бомберге. О том, кто был изображен на портрете, говорилось лишь: «Лукас Ромер, друг художника», ниже шла дата — предположительно 1936 год — то есть за три года до того, как Ромер встретил Еву Делекторскую.

Картина была этюдом, о чем можно было судить по гладким густым мазкам. Возможно, этот этюд потом планировалось доработать, сделать его более выразительным, но Ромеру было недосуг позировать. Картина мне показалась очень неплохой — в ней был характер, хотя я, разумеется, и не могла судить, насколько портрет похож на оригинал. Лукас Ромер на холсте смотрел на зрителя в упор выразительным взглядом. У него были блеклые серо-голубые глаза, рот энергичный, но с некоторой ухмылкой, что отражало нежелание Ромера позировать, его нетерпеливое стремление покончить с этим неподвижным сидением. Волосы уже начали редеть, как и рассказывала мне мать; на нем были белая рубашка, синий пиджак, почти в тон его глазам, и трудно поддающийся описанию зеленовато-бежевый галстук. Внутри рамы поместился только узел этого галстука.

Бомберг выделил голову густым черным мазком, в результате чего добился определенного эффекта, заставлявшего глаз концентрироваться на том, что было изображено внутри этой границы. Стиль письма был свободным: синие, зеленовато-голубые, зеленовато-желтые, свежие розовые, коричневые и угольно-черные тона, — и все это сочетание ради того, чтобы показать цвет кожи Ромера и его уже выступившую густую щетину. Мазки кисти широкие, импульсивные, уверенные, жирные. Я моментально почувствовала личность — сильную, возможно, высокомерную — хотя не исключено, что тут сыграло свою роль то, что я уже знала об этом человеке. Большие припухлые глаза, заметный нос; пожалуй, единственный признак слабости — полные, довольно вялые губы, поджатые от временной необходимости терпеть. Забияка? Излишне самонадеянный интеллектуал? Сложная художественная натура? Кстати, вполне возможно, что нужно обладать всеми этими качествами, чтобы стать профессиональным контрразведчиком, ведущим за собой целую шпионскую команду.