Николай Дежнев - Дорога на Мачу-Пикчу

Дремавший, свесив голову, Николай иногда просыпался и, удивительным образом, продолжал свой рассказ с того места, на котором впадал до этого в забытье.

— Маманя моя, — говорил он, делая между словами длинные паузы, — жительствует в деревне безвылазно… Окромя ее там никто не живет… Летом с детями наезжают, только без электричества что за жизнь… — голос его постепенно затихал, Колька умолкал, но по прошествии времени вновь возвращался к действительности: — Домов осталось с дюжину… дров на зиму не напасешься… керосина не накупишься…

В одно из таких пробуждений я поинтересовался:

— Не заблудимся?..

Возница мой только усмехнулся, сказал, здесь другой дороги нет, а лошадь ученая, сама довезет, ей, поди, тоже неохота среди поля ночевать. От него за версту несло перегаром и едкой махоркой. Кобыла наша, несмотря на ученость, а возможно благодаря ей, спала на ходу и, если и перебирала ногами, то исключительно по привычке и чтобы не упасть. Под колесами умиротворенно чавкала грязь, остро пахло сырой землей. Эх тройка, птица тройка, — повторял я про себя в ритме качки, — куда же ты, родимая, тащишься?..

Заветного поворота все никак не случалось и я совсем было потерял надежду, как вдруг лошадь свернула направо и, прибавив шаг, пошла только что не рысью. Проснувшийся возница стряхнул дремоту и, пройдясь для острастки по ее тощему крупу вожжами, как-то по былинному гикнул:

— Ходи веселей, волчья сыть!.. Во мамаша-то удивится, — повернулся он ко мне, желая, чтобы и я разделил его радость, — родный сын пожаловал, да не один, а с другом! Это ж какой ей будет праздник…

Между тем уже порядком начало смеркаться. Предвещая скорую темноту, окружавший нас туман пропитался густым серым тоном. В деревеньку въехали, когда небо над головой немного расчистилось и на нем проступили едва различимые, бледные звезды. Должно быть к холоду, пояснил Колька и зябко передернул плечами. По сторонам короткой и широкой улицы стояли покосившиеся избы. Своей чернотой и безысходностью они напоминали кладбищенские памятники. Только в самом конце деревеньки светилось желтоватым единственное оконце. Встречать гостей выскочила с лаем большая лохматая собака. Сгорбленная старуха ждала нас на крыльце. Приезду сына она была рада и, пока мы переносили в избу канистры с керосином и продукты, все старалась, будто невзначай, до Николая дотронуться. Человек я не сентиментальный, но трудно было не заметить, как любит она свое непутевое чадо, как его жалеет. При взгляде на них, у меня возникло ощущение, что я попал в какой-то другой мир, в котором исповедуют утраченные в столицах истины. Даже время здесь шло иначе. Вчерашний день с его перипетиями и сегодняшнее утро отдалились и принадлежали уже какой-то иной реальности, не имевшей с тутошней ничего общего. Не знаю почему, но мне вдруг стало очень больно. Нищета всегда вызывает у людей чувство стыда, а еще мне казалось, что матери и сыну я что-то должен.

Пока варилась картошка, закусывали солеными грибками и той снедью, что мы с Николаем набрали в магазине. За столом сидели при свете старой лампе, в спертом воздухе висел запах керосина. Фитиль коптил, сняв стеклянный колпак, Колька подровнял его большими портновскими ножницами. По случаю праздника Тимофевна достала из погреба шмат сала.

— Что ж ты масла-то, ирод, не привез, — ругала она сына, но совершенно беззлобно, — ведь не допросишься! Жди теперь, когда следующий раз заявишься…

— Забыл, мать, из головы вылетело! — гудел в ответ Николай.

В доме матери он приосанился и вел себя хозяином. Когда только еще садились за стол, старуха немного конфузилась, посматривала исподтишка то на меня, то на сына, но выпив рюмку водки почувствовала себя свободнее. Водянистые глаза ее ожили, морщинистое лицо разгладилось. За версту было видно, что в своем Николаше она души не чает, то капустки квашеной ему подложит, то тарелочку с крупно нарезанной колбасой пододвинет поближе.

— Зря ты, Глеб, сюды приехал! — говорил между тем Колька, солидно отодвигаясь от стола. — Мы люди тутошние, привычные, нам все нипочем, тебе-то что здесь понадобилось? Да нет, ты чего плохого не подумай, мы с маманей тебе рады, — дотронулся доверительно до моего плеча, — а все одно непонятно…

Взял степенно в руку бутылку и разлил по граненым стопкам водку. Подчеркнуто аккуратно вернул ее на место, будто хотел сказать, что вопрос задан не праздный и на него желательно получить обстоятельный ответ.