Харри Мулиш - Каменное брачное ложе

— Другую, — сказал Шнайдерхан, — меня не было в Германии.

— Чего вы от меня хотите? Это всегда одна и та же песня.

— Нет, — сказал Шнайдерхан и постучал по столу; почему-то его это занимало, голос стал громким, как будто он разговаривал не с одним человеком, — это ни с чем нельзя было сравнить, наш американский друг тоже очень хочет послушать.

Он не смотрел на Коринфа. Коринф крутил в пальцах картонный кружок из-под пивной кружки и слушал.

— Я полагала, что мы собирались развлечься, — сказала Хелла. Она открыла пудреницу и принялась изучать себя в зеркальце, словно только там можно было увидеть то, на что ей не придется сердиться.

— Расскажите, расскажите, — сказал Шнайдерхан, глядя в свой стакан. — Величайшее злодеяние в истории. Двести пятьдесят тысяч погибших в течение часа, в то время, как русские стояли в Богемии и война была проиграна.

«Выиграна», — подумал Коринф.

Мужчина пожал плечами, жена его вздрогнула, сделала вид, что это от холода (запахнула кофточку, хотя было жарко), и засмеялась, глядя на шофера, слушавшего, подняв брови, положив пальцы на край стола: почетный гость. Шнайдерхан ни на кого не глядел. Мужчина снова пожал плечами.

— Был вторник, тринадцатое февраля. Мы легли спать в девять часов…

— Раньше, — вставила его жена.

— Это очень важно?

— Нет, но было полдевятого. Сразу после новостей, я хорошо помню. Я как раз загасила печку, потому что, — она обвела всех взглядом, — уже совсем не осталось угля и мы должны были экономить дрова. Нам ведь и готовить надо…

— Все сказала?

Мужчина смотрел на нее, но она замолчала. Вдруг он повернул голову и посмотрел на бутылку, стоявшую на соседнем столе…

Тринадцатого февраля тысяча девятьсот сорок пятого. Коринф слушал, пытался слушать, но между ним и словами что-то стояло, и он не мог понять, о чем говорит Гюнтер.

Они легли в постель. Горы на горизонте дрожали от стрельбы русских. По улице проехал военный паромобиль, работавший на дровах, тарахтя колесами по мостовой, потому что шин тоже больше не было. С площади за углом доносились команды и крики; город был забит, как торгующий птицами магазин, толпами отступавших вместе с фронтом беженцев, которые ночевали в парках и в лугах на берегу Эльбы. Гитлер, окончательно одуревший, потерявший все, сидел под своей разрушающейся столицей, окруженный астрологами, палачами и медиками, и жрал шоколад и сладкое печенье. И когда солнце светило в голубом небе над Дрезденом, в каменных небесах его бункера солнца не было, только старые кирпичи. Тем, кто не жил в то время, никогда не понять. Город был мертв, он умирал; улицы и церкви существовали в пространстве, но исчезла земля, на которой они стояли: чего-то не хватало, это происходило вне истории, не в 1945 году, а за сто тысяч лет до Рождества Христова. Самое удивительное, что, когда динозавриха решила устроить себе гнездо во внутреннем дворе Цвингера [19] Дворец саксонских королей в Дрездене. После войны был восстановлен по решению жителей города. , никто этого не заметил.

Мертвы. Разбужены. Великий Таракан увидел, как со всех сторон были протоптаны туннели, и приготовился умереть. Ни по каким другим причинам он не выкопал бы их, крот, гадавший на картах; наконец-то он почувствовал себя дома, в мире, принадлежавшем ему одному. Впервые за двенадцать лет он был счастлив: вот они, двенадцать ворот святого города, Новый Иерусалим, спустившийся на него с небес, словно невеста, украсившая себя, чтобы поразить будущего мужа, — кольцом из огня и мертвецов, с которыми он заперся в подвале. Он желал одного — горячего весеннего гона; он знал о наступлении темных легионов с востока и сверкающем базаре вторжения с запада, перекрывшем ему путь к морю, дошкольник-сластена, увечный сперматозоид: он чувствовал себя, как в материнском лоне.

— Он вылез, конечно, из окна на крышу, — сказала женщина. Это все женщина говорила. — Он не пошел в подвал, никогда не ходил. Дрезден за всю войну не пострадал, потому что это был город — произведение искусства, понимаете. У нас часто объявляли тревогу, но никогда ничего не случалось. Он уже говорил, что не мог поверить, что они нас так украсят, англичане. Осветительные ракеты, понимаете? Он видел, как по улицам бежали люди, было светло как днем.

— Это были англичане? — спросил Шнайдерхан.

— По ночам это всегда были англичане, — сказал мужчина и посмотрел на Коринфа, который кивнул и покосился на Шнайдерхана. Шнайдерхан крутил между пальцами толстую сигару.