Эльмира Нетесова - Колымское эхо

— Да может Мишка до утра отремонтирует свою керосинку!

В доме мужики совсем ожили. Содрав с плеч куртки, стоявшие колом, разулись и первым де­лом взялись за печь. Растопив ее в считанные секунды, подсели поближе к огню к закипавше­му чайнику. Назвали имена. Один — круглый и маленький, стриженый наголо, назвался Саш­кой, второй — Игорем.

У Сашки были большие светлые глаза, тол­стые губы, круглое улыбчивое лицо. Игорь был плешатым. Глаза словно убежали в череп и на­дежно там спрятались. Красный, рябой нос и широкий узкий рот не понравились даже Сул­тану. Волчонок, рыкнув на человека, отодвинул­ся от него в темный угол, затих.

— Мы сюда в командировку. Ненадолго. По делам. А там снова к себе домой. Наведаемся ли сюда когда-нибудь еще, кто знает,— с сомне­ньем покачал головой Саша. И добавил тихо:

— Каждого из дома свое гонит. Одних дела, других — память. Она, как заноза, всю жизнь то­чит.

— Да какая заноза может застрять на Колы­ме? Все наши горести и болячки нынче в земле лежат. Им плевать на наши боль и память — откликнулась Варвара, собирая на стол ужин.

— Ох, и не скажи, Варенька. Вот меня чего черти принесли сюда, отца ищу. Здесь похоронен. А где именно, не знаю. Вот и взял в про­водники Игоря. Он тут всякую пядь назубок по­мнит. Такая у него была служба собачья. Другой пес оскорбится на эту работу. А его приморили, говорит, заставили.

— А как еще скажешь, если иного слова нет. Не согласишься, убьют, согласишься, хоть сам стреляйся. Вот и работа... Собака хоть знает на кого и за что брешет, тут же, вовсе не знавши, не до знакомства было. Все наспех, второпях. А когда одумались, самих жуть взяла, что на­творили. И, главное, не исправить,— умолк Игорь, поддерживая кулаками тяжеленный лоб, нависший гирей над лицом.

— Вы ешьте! — подвинула хозяйка горячую картошку, рыбу и капусту. И спросила:

— А что за работа, какую из-под палки де­лать пришлось?

— Да небось слышала обо мне. Бондарев я. Игорь Павлович! Бывший прокурор Колымского края!

— Батюшки! Самого черта в дом запустила,— всплеснула руками Варя. Сашка надтреснуто рассмеялся:

— Хорошо хоть матом не обложила.

— Это хуже мата чертом назвать. А спроси, своею ли волей согласился? Ведь как просился на фронт! А мне по локоть отмерили. Велели заткнуться наглухо. Иначе, мол, без войны пе­редовую устроим. Да так, что и не порадуешь­ся. Поставим к стенке и полную обойму всадим за отказ выполнять поставленную задачу. На твое место найдется много. Все знают, что бу­дет за отказ. Это хуже дезертирства, предатель­ства. И выложили на стол гору дел вместе с готовыми приговорами. Все к расстрелу. За что, про что, вникать некогда,— вздохнул Игорь Пав­лович тяжко.

— И ты стрелял? — изумилась Варвара.

— Это уже не мое дело. Стреляли другие. Я только подписывал, ставил свое согласие. Хотя обязан был изучать каждое дело. Но когда? Если за неделю поступали сотни дел. А разоб­раться надо в десять дней. Как успеть? Я же не двужильный. Я к утру все те приговоры подпи­сывать не успевал.

— А к чему твоя подпись требовалась? — встрял Сашка Иванов, добавив:

— Попробовал бы не согласиться с особой тройкой. Тебя самого вместо осужденного к стен­ке поставили б!

— Это верно, но споры возникали.

— Какие?

— Бабку расстрелять хотели. Удалось спас­ти, ее невестка оклеветала. Я доказал обратное. Бабка на хлебокомбинате грузчиком работала. Не воровала. Это и проверки подтвердили. Зато в войну была разведчицей, командира отряда ра­зыскали. Он уже Героем Советского Союза стал. Сталин к нему прислушался. Да толку что? Пока его жалоба Сталина сыскала, бабуся Богу душу отдала. Приковали ее к тачке и на рудник посла­ли. Много ли старой надо? Ноги в неделю до костей содрала. На таких не походишь. Короче, накрылась старая в день, когда ее помиловали. Вся отрада в том, что похоронили как вольную, отдельно от зэков. А какая разница мертвому, где закопают. Так вот и похоронили. Мне выго­вор за недогляд. А обидно... Ведь я первый шухер поднял, оказалось, на свою шею.

— К ней кто-нибудь приезжал?

— А то как же? Сын! Еще благодарил меня

очищенное имя. Говорил, что оно дороже жиз­ни,— угнул голову Бондарев.

— Как же ты после этого сам живешь?

— Тебя бы на мое место,— огрызнулся Игорь Павлович и ответил резко:

— Сколько невинных через Колыму прошли, всех и не счесть.

— Они не снятся тебе?

— Если б все снились, я ни одной ночи не спал. Поначалу тяжко было, а потом ничего, привык, как и все мы свыкаемся.